Мэрилин пришла на студию на следующий день. И именно в тот день была снята невероятная сцена в бассейне, в которой она присутствовала обнаженной. Впервые американская актриса сделала такое, и, конечно, этой актрисой оказалась Мэрилин. Она собиралась надеть купальник телесного цвета, однако, проведя в нем совсем немного времени, она решила снять его и остаться голой. Съемки проводились в закрытом помещении, однако тем, кто был постоянно нужен на площадке, доступ был открыт. Отснятый в тот день эпизод демонстрирует нам Мэрилин в прекрасной физической форме. Ее тело, подтянутое и сексуальное, возможно, никогда не выглядело лучше. Она казалась скорее двадцатипятилетней девушкой, а никак не женщиной, чей возраст приближался к тридцати шести годам. Биограф Монро, Чарльз Касилло, тонко замечает: «То, как она воспринимала себя в то время, отражает ее шизофренические и противоречивые суждения. Одна ее часть была готова, даже страстно желала перейти к серьезным ролям, в то время как другая ее часть все еще прислушивалась к тому, что от нее ждут другие. Она хотела постепенно подходить к новому образу и, время от времени, продолжать изображать уже сложившийся образ. И если демонстрация ее подростковой фигурки добавит огня этой средненькой картине и поддержит интерес публики — и купит ей еще немного времени — что ж, она была согласна. Видит бог, она нуждалась в успехе».
Ее друг, преподаватель актерского мастерства Майкл Шоу (в то время ему было двадцать два года), увидел ее на студии «Фокс», и его комментарий свидетельствует, что Мэрилин, когда ей удавалось попасть на студию, работала профессионально: «Я учился вместе с [наставником по актерскому мастерству] Сэнди (Мейснер) в «20-й студии», и Мэрилин подошла ко мне на парковке и сказала: «Персик, — она так меня называла, — почему бы нам не сходить пообедать», — вспоминал он. — На ней были бриджи, туфли на плоской подошве и шарф, и никто не уделил ей ни капельки внимания, потому что она выглядела, как будто ей было 14! Она пошла к себе переодеться, сказав: «Ну, пора уже создать ее». Она вошла в гримерку и через сорок минут вышла... Мэрилин Монро. Это было полное преображение!1
В общем, мы пошли в забегаловку. Остановились в дверях, чтобы подождать, когда можно будет пройти в обеденный зал. Вдруг повисла абсолютная тишина. Люди ели, и вдруг они застыли с вилками в руках, не донеся их до рта. Она была сногсшибательна. Она выглядела превосходно. Она сбросила вес, и я никогда не видел ее в лучшей форме. Мы пообедали. Она, казалось, снова была в полном восторге от Джо ДиМаджио. Я хотел познакомиться с ним. Однажды я случайно встретил его и очень хотел увидеться с ним еще. Я был большим поклонником ДиМаджио. Она сказала: «Что ж, тогда нам придется тебя пригласить на обед, когда я буду готовить...»
После того, я думаю, прошла неделя или около того. Мы с моими одноклассниками обедали в этой же кафешке. Вошла Мэрилин. Она была в розово-белых брюках капри, сверху была футболка, по воротнику и рукавам которой шла аккуратная шнуровка. На ней были белые балетные тапочки. Она подошла ко мне и поприветствовала меня: «Персик!» И она подтолкнула меня назад на стул, положила большой кусок еды мне в рот и сказала: «Люблю этого парня!» Конечно, я чувствовал себя на миллион долларов! Оказалось, что это был последний раз, когда я видел ее...»
В понедельник, 28 мая, Мэрилин позвонила и сказала, что она снова больна. Очевидно, у нее были очень трудные выходные. Неизвестно, что именно произошло, но все надежды на то, что она сможет продолжать хорошо работать, как было в последнее время, когда она попадала на студию, погибли. Когда она пришла во вторник, то работала из рук вон плохо, она никак не могла ни на чем сконцентрироваться. Первого июня наступил ее тридцать шестой день рождения. На площадке по этому случаю приготовили торт, и она была признательна за это, поскольку днем она выступала на благотворительном мероприятии на стадионе «Доджер». Когда она в тот вечер вернулась домой, то еле держалась на ногах. Ночью Мэрилин заявилась домой к Гринсону в столь плачевном состоянии, что его дети не знали, что с ней делать. Сам доктор Гринсон и его жена Хильда отдыхали в Риме.
«Эта женщина была в отчаянии, — вспоминал сын Гринсона Дэнни. — Она не могла спать и говорила, как ужасно чувствует себя, какой бесполезной себя ощущает. Она называла себя заморышем, считала себя отвратительной, что люди добры к ней только тогда, когда хотят что-то получить от нее. Она говорила, что жизнь не стоит того, чтобы жить».
Доктор, которого Гринсон попросил подменить его на время его отсутствия в городе, бросился сломя голову к нему в дом и почувствовал, что Мэрилин близка к самоубийству. Он попытался забрать у нее все таблетки и надеялся, что она продержится до возвращения доктора Гринсона, который обещал вернуться сразу же, как только услышал, что его звездной пациентке стало плохо.