Мэрилин Монро. Тайная жизнь самой известной женщины в мире

Осенью 1950 года Мэрилин, которой уже исполнилось двадцать четыре года, возвратилась в школу. Она записалась на десятине дельную программу в UCLA — Калифорнийский университет в Лос-Анджелесе, — чтобы изучать всемирную литературу. У ее однокурсников не сохранилось особых воспоминаний о Мэрилин, потому что она делала все возможное, чтобы не привлекать к себе большого внимания. «Я хочу расширить свои горизонты», — объяснила она этот поступок Грейс Годдард, которая искренне одобрила ее решение. За прошлые несколько лет, когда она жила самостоятельно, она повстречалась с множеством необыкновенно интересных людей, стала более вдумчивой, научилась лучше понимать себя. Любой, кто считал ее тупой блондинкой, был одурачен ее тщательно выстроенным образом. Правда и то, что в душе она по-прежнему была ранимым и испуганным ребенком. Норма Джин была жива и присутствовала во всем, что делала Мэрилин — или боялась сделать — в своей жизни и карьере. Однако Норма Джин была, по крайней мере, управляемой. Мэрилин в свои двадцать четыре года уже не была такой беспомощной, как Норма Джин, однако знала, что ее беспомощный вид может быть ей очень на руку. Для сильного и властного мужчины, наверно, нет ничего более привлекательного, чем красивая и безнадежно беспомощная молодая женщина.

«Когда она приходила на приемы, она постоянно работала на публику, — рассказывал Джерри Эйдельман, в то время честолюбивый, подающий надежды молодой актер, знакомый с Мэрилин. — В то время она жила в двухквартирном доме на Фоунтейн-авеню в Западном Голливуде со своей жуткой преподавательницей актерского мастерства. (Мэрилин переехала к Наташе, но их отношения оставались платоническими — Мэрилин просто решила сэкономить на жилье. — Дж. Т.) Однажды они устроили вечеринку и пригласили меня, потому что я жил по соседству. Когда я видел Мэрилин то там, то здесь, она казалась мне яркой и... интересной. Но когда я пришел на эту вечеринку, я был поражен увиденным. Она вела себя так, как будто в ее голове мозгов совсем не было. Она кокетничала с любым, кто мог бы, по ее мнению, помочь ей, с любым из гостей ее преподавательницы, которая, как мне кажется, была агентом по найму актеров. Ее платье так обтягивало фигуру, что вряд ли ей бы удалось сесть в нем. Я заметил, что она постоянно прижималась спиной к стене в каком-нибудь углу, держа в руках бокал с мартини, и благосклонно общалась со своими поклонниками, как какая-нибудь слегка подвыпившая особа королевской крови. Она разговаривала с интонацией маленькой девочки, голосом, который совершенно не был похож на тот, каким она говорила в обычной жизни. Я знал, что она использовала этот образ в большинстве своих фильмов, но не думал, что она применяет его и в реальной жизни»1.

Снимавшийся с ней вместе в фильме «Шаровая молния» актер Джеймс Браун говорит то же самое: «Она будет сидеть, хлопать глазами, и у вас может создаться впечатление, что это тупая красотка, но в том, что она говорит, порой вспыхивает яркая, тщательно скрываемая искренность, которая заставила меня понять, что в этой девушке есть какая-то тайна. Она вся была настоящей тайной...»

Джерри Эйдельман продолжает: «На следующий день я увидел, как она гуляет со своей собачкой, по-моему, это была чихуахуа. Помню, на ней были черно-белые клетчатые бриджи и небольшая, белая, наглухо застегнутая крестьянская блузка. На ногах у нее были тапочки, наподобие тех, что носят балерины — на плоской подошве, обшитые атласом. При встречах с нею вы сразу же запоминали, во что она была одета — во всяком случае, я всегда отмечал это. Так или иначе, я остановил ее и сказал: «Знаешь, Мэрилин, сегодня ты сильно отличаешься от той себя, которую я видел вчера на вечеринке». Она посмотрела на меня, широко распахнув глаза, и сказала: «Почему, ты о чем, Джерри?» Я улыбнулся ей и сказал: «Ты знаешь, о чем я». Она внимательно посмотрела на меня. «Мэрилин, ты не тупая блондинка, и знаешь это, — сказал я ей, — ты совсем не блондиночка-куколка». Ей это понравилось. «Я даже не знаю, что это значит, — сказала она, — но это очень смешно, Джерри». Затем она подмигнула мне и пошла дальше».

В то время здоровье Джонни Хайда стало ухудшаться, и порой ему приходилось подолгу оставаться в постели. Для человека, который старался не терять вкуса к жизни, несмотря на заболевание сердца, это оказалось серьезным испытанием. Он все еще был предан Мэрилин, хотя, казалось, ее интерес к нему несколько поугас — особенно когда он заболел. «Я не знаю, что мне делать с этим, — сказала она одному своему родственнику. — Мне очень грустно видеть его. Я думаю, он считает меня бессердечной, потому что я не хочу видеть его таким. А я просто не знаю, что мне делать...»