Мерлин. Моргана. Артур

На Кардуэл медленно надвигалась ночь, уже охватившая восточные земли и еще более темная из-за низких облаков, пришедших со стороны великого западного океана, словно обе эти лавины мрака, рожденные на противоположных концах земли, решили сойтись над столицей Логриса, чтобы погрузить ее в полную черноту траура. И трауром была объята душа короля, чья гигантская тень застыла перед бойницей замка в верхнем городе. Он устремил взор в пространство. Море было пустынным, у входа в гавань пляшущие блики факелов временами освещали гладкую поверхность воды или пенистый гребень вздымающейся волны. Вооруженные часовые, выглядевшие на таком расстоянии жалкими, едва различимыми под сумрачным небом фигурками, расхаживали по укреплениям, которые уступами спускались вниз от дворца к колоссальной дамбе, защищавшей вход в портовую гавань. Улицы и проулки были безлюдны, сквозь окна стоявших вперемежку домов богачей и хибар бедняков просачивался свет ламп. Взгляд Артура упорно обращался к морю, где в этот первый день осени 491 года исчезли одновременно Моргана и Мерлин, сестра-любовница и отец-наставник, мятежница и творец, весь дух Логриса и вся душа короля. Они ушли навсегда этой дорогой, не оставив никаких следов: одна в Авалон — изгнанная навечно, как она того и желала, другой — в неизвестное убежище, став изгнанником добровольным.

С нечеловеческим усилием Артур оторвался от своих грез. Он побрел по коридорам и, остановившись перед одной из дверей, открыл ее и вошел в спальню. На кровати, освещенной пламенем лампы, спал подросток — почти ребенок. У него было длинное и тонкое, изящное и хрупкое, как у девочки, тело, но уже сейчас можно было угадать, каким высоким и мощным он станет, когда его мускулы разовьются в воинских упражнениях. Темные локоны обрамляли необыкновенно красивое лицо, в котором Артур узнавал черты Морганы и свои, унаследованные от их общей матери Игрейны. Он вздрогнул. Мальчик открыл глаза, и в лучах лампы они обрели пронизывающий ярко-зеленый цвет, который достался ему от одной лишь Морганы. Оба долго смотрели друг на друга, не говоря ни слова.

— Моргана сказала тебе, что я — твой отец, Мордред? — произнес наконец Артур.

— Да, государь. И еще она сказала мне, что я не должен никому открывать это, потому что ты и она — единоутробные брат и сестра от одной матери, и в глазах людей я — плод греха.

— Да. Плод моего греха и моего величайшего счастья. Моего наслаждения жизнью. Смысла моего существования. И горечи жизни вследствие разлуки.

— Я думал, что смысл твоего существования — Круглый Стол.

— Нет, Моргана.

— Я не понимаю этого. Мать воспитала меня в почитании единственной ценности — Стола Камелота, хотя она и называла себя его врагом. Ты же, будучи воплощением Стола, любишь его врага — своего врага.

— Я не воплощение Стола, Мордред. Я не идея. Самое большее, дурной служитель ее, но прежде всего существо из плоти, любящей другую плоть — Моргану. Мы с ней возлюбленные и одновременно враги, но враги в меньшей степени, чем возлюбленные, даже если в конечном счете ненависть возобладает и разделит наши судьбы.

— Это будет только справедливо, государь. Мать сказала мне, что идея — это все, а человек — ничто.

— В таком случае она внушила тебе ценность идеи, существующей не для человека, а для самой себя. Она сделала из тебя не служителя Стола, а его врага. И я понимаю, каким путем хочет она его разрушить. Ибо самый страшный убийца живой плоти — это чистая идея.

Артур увидел смятение мальчика. И заговорил вновь:

— Кем хочешь ты стать?

— Служителем Стола.

— Я постараюсь это сделать. Но буду следовать плану Мерлина, а не Морганы.

Он улыбнулся Мордреду, положил руку ему на голову, слегка потрепал волосы, затем поцеловал в лоб. И смятение Мордреда усилилось, ибо никогда Моргана не ласкала его. В самом этом волнении он ощутил проблеск неведомого прежде чувства, которое было словно знаком запоздалой, смутной и поддавленной в нем способности любить.

Артур вышел и вновь стал бродить по замку. Перед высокой дверью, ведущий в покои Гвиневеры, он заколебался, но потом все же переступил порог. Молодая королева лежала на постели, перед ней стоял низкий столик, а вокруг суетились служанки и рабыни: она заканчивала вечернюю трапезу — позднюю и одинокую. Взглянув на Артура, она жестом приказала своим женщинам удалиться. Король уселся напротив нее.