Мерлин. Моргана. Артур

В глазах хозяина борделя сверкнула ненависть. Совершенно потеряв голову и поддавшись необузданной ярости, он выхватил меч и ринулся на Артура, который не стал вынимать свой: искусный во всех боевых приемах, он легко уклонился от удара, и его кулак опустился на голову противника. Тот рухнул на пол. Затем, с трудом встав на ноги, подобрал браслет и меч.

— Держи! — сказал он женщине. — Забирай подарок короля. Я его уже не отниму, потому что мне на этом свете не жить.

Она протянула руку. Но он, вместо того чтобы отдать браслет, занес над ней острие. Стоявший рядом Гавейн одним гибким движением всего тела выхватил меч и нанес по основанию шеи удар такой силы, что голова слетела с плеч.

— Фу! — молвил Гавейн. — Эта башка выглядит совсем не аппетитно, и, на мой вкус, ее не дожарили.

Артур повернулся к женщине, которая, преодолев отвращение, вырвала браслет из скрюченных пальцев мертвеца. Она показалась ему красивой, но сходство с Морганой пропало напрочь, и он подивился, сколь сильным было исчезнувшее теперь наваждение.

— Отдаю тебе этот дом, — сказал он ей. — Соблюдай закон Логриса. Знаю, что ты его не нарушишь, поскольку сама изведала жестокость другого закона. Подбери золотые монеты. Если у убитого есть наследник, уступи их ему в возмещение ущерба. Если нет — раздели их со своими товарками.

Подойдя к нему, она шепнула:

— Увижу ли я тебя вновь, государь?

— Возможно. Почему ты спрашиваешь?

Она заколебалась, словно страшась собственной дерзости.

— Потому что я люблю тебя, государь.

— Я вернусь. И наваждение тоже.

Она не поняла. Артур обратился к молодому аристократу, который жестоко и развратно обошелся с одной из девок:

— Ты со своими друзьями отнесешь труп к морю и бросишь в волны, ибо этот человек был осужден на изгнание и, даже будучи мертвым, не имеет права на погребение в земле Логриса.

Побледнев, они безмолвно поклонились. Гавейн схватил за волосы отрубленную голову и бросил ее им.

— Башку не забудьте! И действуйте украдкой, как убийцы, не попадитесь на глаза патрульным.

Он двинулся следом за королем, который уже ступил за порог. Они стали медленно подниматься к замку. Артур издал смешок, лишенный радости.

— Славное начало полноправной власти! — сказал он. — Закон Логриса и правосудие Круглого Стола торжествуют в лупанарии… Мерлин гордился бы мною.

— С какого-то конца нужно начинать, — сказал Гавейн. — И часто нижний имеет свои преимущества. От лупанария к империи! В этом скромном, но неуклонном восхождении есть и очарование, и логика.

Артур невольно улыбнулся.

— Неужели в этой безумной голове нашла пристанище философия? Некий взгляд на мир или какой-то принцип, способный преобразить его?

— Это было бы тяжкой задачей для самого Мерлина. У меня есть только один принцип, и философия моя проста, государь. Мудрецы, подобные Мерлину, Моргане или тебе, всегда все усложняют. Они вопрошают: в чем первопричина жизни, которая помогла бы нам понять природу смерти? Или же спрашивают: диалектика жизни и смерти относится к явлениям божественным или механическим, и, поскольку этот великий закон служит первопричиной всех других законов, являются ли они объектом метафизики или манипуляций шарлатана? Я же воспринял атараксию[10] Зенона и Эпикура не как конечную философскую цель всего существования, но как принцип: если жизнь и смерть мне равно безразличны, все становится простым. Следовательно, не имеет значения ни мудрая, ни безумная голова. Безумная лучше — она забавнее. Я постиг атараксию в битве при Бадоне и над телом моего отца поклялся, что отныне не буду принимать всерьез ни жизнь, ни смерть.

— А власть над людьми? Допускает ли она безразличие?

— Государь, как ты думаешь, почему я отдал тебе Орканию, мое наследственное владение, которое ты сделал одной из провинций Логриса? Именно для того, чтобы избежать налагаемой властью ответственности. Но я вовсе не порицаю тех, кто ее принимает. К примеру, ты обладаешь высшей властью во всем западном мире, но ни к одному человеку не испытываю я такой любви и такого восхищения. Вот почему я отдал тебе в дар и жизнь свою, и смерть — в надежде, что ты, понимая, кто я такой, простишь меня за столь скромный подарок.

Артур взглянул на него любовно, но не без раздражения. Какое-то время оба они молчали.

— Почему, — вдруг спросил Артур, — произнес ты эти слова о «бальзаме души»? Сам ли ты по-прежнему скорбишь или просто догадался о моей скорби?

— Хоть я и легкомыслен, но глуп не больше, чем необходимо. Я знаю, что означает для тебя потерять в один день Мерлина и особенно Моргану. Опустошение души и всех чувств, абсолютное одиночество и вечная разлука.

— Да. Мерлин оставил мне все, Моргана — ничего. И эта тяжесть мира, тяжесть власти сокрушает тем сильнее, что давит лишь на оболочку человека, в котором страсть создала полную пустоту.

Помолчав еще немного, Артур продолжал:

— Однажды Мерлин сказал мне, чтобы я не отрекался ни от Стола, ни от Морганы. Могу ли я сделать это, не уничтожив самого себя?