Мерседес из Кастилии

Затем все, кроме Луиса де Бобадилья, простились с Колумбом. Как только провожающие разошлись, генуэзец сел на мула и в сопровождении юного графа двинулся вперед по людным улицам. Оба не обменялись и словом, пока город не остался позади; Колумб только вздыхал временами, как человек, удрученный глубокой печалью. Однако лицо его было спокойно, осанка горда, а глаза горели неугасимым огнем.

Когда они миновали городские ворота, Колумб учтиво обратился к своему спутнику и поблагодарил за любезность. Но мысли его вскоре приняли иной оборот, и он сказал:

— Я благодарен вам за оказанную честь и вижу в этом свидетельство вашей юности и благородства души. Вы заметили, друг мой Луис, что, когда мы проезжали по улицам, многие испанцы с насмешкой указывали на меня пальцем?

— Да, сеньор, — ответил Луис, краснея от гнева. — И, если бы не боязнь огорчить вас, я бы затоптал этих бродяг конем, раз уж со мной нет копья, чтобы проткнуть, их насквозь!

— О нет, сдержавшись, вы поступили умнее. Но люди есть люди, и от них зависит общественное мнение. Впрочем, простонародье и знать мало чем отличаются друг от друга, несмотря на разницу в положении, — просто каждый изъясняется по-своему. Есть низменные души среди дворян и благородные — среди простого народа. Вот вы по своей доброте меня провожаете, а сколько упреков и нареканий ждет вас за это при дворе!

— Пусть только кто-нибудь посмеет говорить о вас неуважительно, и он будет иметь дело с Луисом де Бобадилья! У кастильцев горячая кровь, а в нашем роду и подавно!

— Я бы не хотел, чтобы кто-либо за меня вступался. Тем более, что, если мы будем обращать внимание на все, что думают и говорят глупцы, нам не придется вкладывать меч в ножны. Пусть себе молодые дворянчики злословят в свое удовольствие, только вы не заставьте меня пожалеть о дружбе с вами!

Луис горячо запротестовал, но его задело обидное слово, и он тут же спросил:

— Вы говорите о дворянах, как будто сами не принадлежите к их числу, сеньор Колумб. Но ведь вы тоже, конечно дворянин?

— А если нет, ваши чувства и ваше мнение обо мне изменятся?

Дон Луис вспыхнул и мысленно выбранил себя за оплошность, но тут же без всяких колебаний и уверток ответил:

— Клянусь святым Педро, моим новым покровителем, я бы хотел, чтобы вы были дворянином, сеньор, хотя бы ради славы самого дворянства. Среди дворян слишком мало людей, достойных рыцарских шпор, и вы были бы для нас ценным приобретением!

— Все изменчиво в этом мире, юный мой друг, — улыбаясь, заметил Колумб. — Меняются времена года, день сменяется ночью, кометы появляются и исчезают, монархи становятся подданными, подданные — монархами, дворяне забывают о своих предках, а плебеи превращаются в дворян. В нашей семье есть предание, что некогда мы принадлежали к знатному роду, однако время и неудачи низвели нас до теперешнего скромного положения. Но если мне посчастливится во Франции более, чем в Кастилии, неужели дворянин Луис де Бобадилья откажется быть моим спутником в великом путешествии только потому, что его капитан не может предъявить дворянские патенты?

— Это была бы самая недостойная причина! Не думайте обо мне так плохо. Нам предстоит сейчас расстаться, — надеюсь, на время, — так позвольте мне быть с вами откровенным до конца! Каюсь, когда я впервые услышал о вашем замысле, я принял его за бред сумасшедшего…

— Ах, друг мой Луис! — прервал его Колумб, грустно покачивая головой. — Так думают слишком многие! Боюсь, что дон Фердинанд Арагонский и этот засушенный прелат, который говорил от его имени, держатся того же мнения.

— Простите меня, сеньор Колумб, если я невольно обидел вас. Но я был однажды несправедлив к вам и теперь хочу искупить свою вину. Да, раньше я тоже так думал и заговорил с вами только для того, чтобы посмеяться над вымыслами чудака. Не сразу проникся я доверием к вашей теории, но меня поразило, что ее отстаивает такой глубокий мыслитель и философ, как вы. Видимо, при этом я бы и остался, удовлетворив свое любопытство, если бы не особые обстоятельства глубоко личного характера. Вы, наверно, знаете, сеньор, что я принадлежу к одному из древнейших родов Испании и обладаю немалым состоянием. Несмотря на это, я не всегда оправдывал надежды, возлагаемые на меня моими опекунами, которые…

— Об этом не следует говорить, мой добрый…

— Нет, следует, клянусь святым Луисом! Я должен сказать все. Мною всегда владели две непреодолимые страсти, иной раз вытесняющие одна другую. Одна из них — любовь к странствиям, жгучее желание видеть новые страны, бродить по морям по воле ветров и волн. Другая — любовь к Мерседес де Вальверде, самой прекрасной, верной, доброй, ласковой и чистосердечной девушке во всей Кастилии!

— И к тому же дворянке, — улыбаясь, добавил Колумб.