Мерцание золота

— Она не только не разрешала, но и руководила вместо него Союзом, — кивнул Классик. — Очень решительная женщина.

— Но все испортила оттепель, — стал разливать по рюмкам водку директор. — Заначка Соболева вытаяла и досталась дворнику. Он небось думал, что это дар божий.

— Думать, конечно, можно, — сказал Классик, — но если бы не напился, не выгнали бы. Мне, думаешь, просто было выполнить его приказ?

— Досматривала? — хихикнул Вепсов.

— Еще как! Леонид Сергеевич позвонил и попросил приехать в Переделкино. Он уже почти не выходил на службу. «Как хочешь, но принеси», — велел он. А как я принесу? Супруга у него хуже цербера.

— И куда вы засунули фляжку? — спросил Вепсов.

— В трусы, — смутился Классик. — Не станет же она там лапать.

— А если бы стала?

— Тогда между людьми были другие отношения, — строго сказал Классик. — Я достал фляжку с коньяком. «Из чего будем пить?» — спрашиваю. Соболев подошел к окну и выдернул из горшка цветок. «Вот, — говорит, — прекрасная посуда».

Теперь засмеялся и я.

— А ведь Соболев был беспартийный, — заметил Вепсов.

— И даже дворянин, — согласился Классик. — О том, что он застрелился, официально не сообщалось.

— А он застрелился? — удивился я.

— Узнал, что у него рак, и достал из тумбочки именной пистолет.

— У вас пистолет тоже имеется? — спросил Вепсов.

— Вам это знать не обязательно.

Классик встал и медленно выпил свою рюмку до дна. Мы последовали его примеру.

— У меня доктора хорошие, — сказал, не глядя на Вепсова, Классик.

— Я не это имел в виду, — примирительно произнес Вепсов. — Лично я не возражал бы, если бы меня наградили именным оружием.

— От нынешней власти я ничего не приму! — презрительно поморщился Классик.

Совсем недавно Ювэ отказался от ордена, которым его наградил Ельцин. Писатели-патриоты одобрили этот поступок. Демократы, конечно, единодушно его осудили. Интеллигенция была разделена практически поровну. Я понимал, что это большая проблема для страны. Вопрос в том, понимала ли это власть.

— Как ваш роман? — поинтересовался директор, наполняя рюмки.

— Выйдет в следующем номере в журнале «Молодая гвардия». Я уже над новым работаю.

Несколько дней назад о работе Классика над своими романами мне рассказывал Сергей Михалков.

Я сидел в своем кабинете и размышлял, куда идти: домой или в буфет Дома литераторов.

Дверь отворилась, и предо мной предстала величественная фигура Сергея Владимировича Михалкова. Только поэт такого роста и такой осанки мог написать гимн, достойный сначала Союза Советских Социалистических Республик, а затем высвободившейся из-под обломков этого Союза свободной России.

— С-сидишь? — спросил Сергей Владимирович.

— Сижу, — кивнул я.

— З-зашел з-за гонораром, — объяснил свое присутствие здесь Михалков.

— Получили?

— Да.

Михалков сел на стул для посетителей и обозрел убогий антураж моего кабинета.

— Б-бывало и хуже, — вынес он свой вердикт. — Г-где фюрер?

— Куда-то отъехал.

Я выглянул в окно. Машины директора на месте не было.

— Ч-что пишешь? — осведомился Михалков.

— Да так, — сказал я. — Рассказики.

— Я бы на твоем месте взялся з-за роман.

Я никогда не мог понять систему в заикании Сергея Владимировича. Случалось, он надолго застревал на каком-то слове — и через минуту произносил его без запинки. Сегодня он зациклился на звуках «с» и «з».

— Почему за роман? — на всякий случай спросил я.

— С-сидишь один, никто не мешает. З-знаешь, как я с-с Бочкаревым работал?

— Нет, — помотал я головой.

— Он у меня был з-замом. Я хожу на работу, вкалываю как ишак, а Юрочка с-сидит по девять месяцев в году в творческом отпуске и пишет р-роман! Каждый год по р-роману! А у меня одни басни.

«И гимны», — хотел было сказать я, но сдержался. Его и без меня было кому обзывать Гимнюком.

От возмущения Сергей Владимирович сверх плана заикнулся на слове «роман».

— З-знаешь, с-сколько денег с-сгорело у меня во время обвала рубля?

— Нет, — сказал я.

— Двести восемьдесят тысяч.

Эту цифру Сергей Владимирович произнес без запинки. Мне почему-то показалось, что он ее сильно занизил. Что-то похожее я слышал от Ивана Петровича Шамякина. Не так давно я отвез ему в Минск гонорар за публикацию в журнале «Слово». Белорусский классик пригласил меня за стол. Сам он уже почти не пил, но мне наливал коньяк с удовольствием. В застольной беседе он тоже назвал похожую цифру — двести тысяч рублей.

— Разве мог я предполагать, что все рухнет? — пожаловался он. — Сгорели деньги за понюшку табаку. А я его терпеть не могу.

Шамякин не курил и не любил, когда при нем это делали другие.

Но где Шамякин — и где Михалков? Здесь был размах кремлевский, несравнимый с дачами на Лысой горе и квартирами на Ленинском проспекте в Минске.

— Теперь вот хожу по издательствам и с-собираю копейки.

Михалков тяжело вздохнул. Я тоже невольно вздохнул. У одних бриллианты мелкие, у других на бутылку не хватает.

— Ладно, — поднялся, опираясь на палку, классик детской литературы. — Не провожай меня. Я дорогу з-знаю.

Я все-таки провел его до лифта. Заслужить надо, чтобы про тебя сочиняли пародии, пусть и гнусные.