– А тебе обязательно туда идти? – Флинн положил руку на плечо Тайло. – Судьи ведь и без тебя справятся. Зачем тебе переживать весь этот ужас заново?
– Я должен. – В голосе Тайло прозвучала холодная решимость. – Не ради себя – ради мамы. – Он открыл дверь.
Зал заседаний тоже полностью изменился: высокий арочный потолок, с которого вниз смотрели нарисованные чернокрылые ангелы, огромная люстра с багровыми свечами, чей таявший воск был в точности похож на кровь, и два ряда скамеек с восседавшими на них тенями.
За судейским столом сидели знакомые лица. Сфинкс с полным безразличием смотрела вперед, но, видимо внезапно вспомнив, что она все же больше кошка, чем женщина, решила вести себя подобающе – и принялась вылизывать свою переднюю лапу. Эон выглядел старым, потому что за витражными окнами зала заседаний уже плескалась ночь (Тайло оказался прав: время суда действительно перенесли). Флинну всегда было интересно, как Эону не надоедало каждый час меняться. Каково это – просыпаться ребенком и засыпать стариком? Проживать целую жизнь за один день?
А вот последнего судью Флинн едва узнал. Господин Аяк изменился так же сильно, как и сам зал заседаний, будто перенял его мрачность. От веселого старика в ярких нарядах не осталось ровным счетом ничего. Перед Флинном сидел угрюмый человек в черном похоронном костюме. Его седые волосы были зачесаны назад (и ни одна прядка не смела выбиться из этой идеально гладкой прически), в голубых глазах больше не горели озорные огоньки, а совершенно ровные губы, окруженные короткой бородой и усами, казалось, давно забыли, что такое улыбка.
– О, психофор № 456, добро пожаловать! Я рад, что, несмотря на перенос заседания, вы все-таки успели, – прочистив горло, сказал Эон, затем нахмурился и строго спросил: – А вы что тут забыли, господин Морфо?
– Пришел поддержать друга, – ответил Флинн.
– Что ж, присаживайтесь тогда, мы через две минуты и сорок три секунды продолжим, – что-то черкая в документах на столе, пробормотал Эон.
– А что за тени сидят на скамейках? – шепотом спросил Флинн, идя по проходу к свободным местам.
– Это… это особые свидетели, – тихо отозвался Тайло.
– Какие такие «особые свидетели»?
– Ну… – замялся Тайло, – это демоны.
У Флинна глаза полезли на лоб, и он не смог сдержать удивленного возгласа:
– Демоны?!
– Тише ты! – шикнул на него Тайло. – Да, демоны. Что тут такого?
– Я почему-то не помню их на своем заседании, – опасливо оглядываясь, сказал Флинн.
– Потому что тогда у тебя не было духовного зрения, – ответил Тайло, сев на первую скамейку по правую сторону от прохода.
– А где твой отец? Что-то я его не вижу, – прошептал Флинн, опускаясь рядом с Тайло. Он вытянул шею и стал осматриваться по сторонам.
– Там он. – Тайло с хмурым видом кивнул на левый ряд скамеек. – Сидит в окружении своих демонов.
– Я его не вижу, – сощурившись, произнес Флинн.
– Неудивительно, – прошептал Тайло, уставившись в пол. – У него столько демонов, что за ними не рассмотреть его душу.
– Заседание продолжается! – громко сообщил Эон, собрав все документы в кучу. – Подсудимый, прошу встать.
Ругаясь себе под нос, старик с оливковой кожей поднялся над лесом теней. Из-за просторной фланелевой рубашки и свободных штанов, подпоясанных широким ремнем, он казался отощавшим, хотя по его обрюзгшему, довольно полному лицу нельзя было сказать, что он недоедал.
Флинн глянул на Тайло – тот отвернулся к окну. Видимо, не смог найти сил посмотреть на своего отца, на своего убийцу.
– Мы уже выслушали почти всех свидетелей, так что подведем некоторые итоги, – продолжил Эон, поглаживая свою длинную серебристую бороду. – Вы провалили все испытания: не смогли пройти ни пустыню Жестокости, ни горы Упрямства, ни тем более коридор Прощения. От вас отказались трое психофоров! Трое! – подчеркнул он. – Вам же прекрасно известно, что все психофоры – дети! Как вы могли вести себя с ними таким ужасным образом? Их учат терпению и пониманию, но вы все равно довели их всех до слез и полного отчаяния! Ни один из них не захотел защищать вас в суде! Ни один!
– Дети, дети, – фыркнул старик. – А что? К этим мелким засранцам нужно как-то по-особенному относиться? Пусть с пеленок привыкают к жестокости этого мира.
– Учить детей жестокости – это губить будущее всего мира, – сердито сказал Эон, качая головой. – Вам должно быть стыдно, но, судя по всему, у вас нет этого чувства. Наш загробный психолог – доктор Месмер – посчитал вас безнадежным. Неисправимым. Что вы на это скажете?
– Да что этот мозгоправ недоделанный может в людях понимать? Сам-то он не человек. Да и вы тоже. – Старик окинул судей презрительным взглядом.
– А вы думаете, что люди бы вас лучше поняли? Мерзавцы вроде вас – возможно, а вот достойные люди – очень сомневаюсь.
– А кого вы считаете достойными? Этих мягкотелых святош? – с вызовом спросил старик. – Ваш Творец создал жестокий мир – и запустил нас в него, как тараканов в банку. Живи как хочешь. Вот мы, люди, и выживаем!