Мертвая комната

Приведя в движение крошечный механизм, он сел за стол и молчал, пока мелодия не прозвучала дважды. Затем, заметив, что племянница выглядит спокойнее, он снова заговорил:

– Скажи мне, Сара, в чем причина твоей печали? Ты горюешь о муже?

– Я горюю о том, что встретила его. Горюю, что вышла за него замуж. Теперь, когда он умер, я не могу горевать – я могу только простить его.

– Простить? Какой у тебя был странный взгляд, Сара, когда ты сказала эти слова! Скажи мне…

– Дядя Джозеф! Я сказала тебе, что мой муж умер, и что я простила его.

– Простила? Значит, он был с тобой жесток? Да, понимаю! Это было в конце, Сара. Ну, а что было в начале? Ты его любила?

Сара покраснела и отвернулась.

– Тяжело и унизительно признаваться в этом, – прошептала она, не поднимая глаз, – но не могу не сказать тебе правду, дядя Джозеф. Я не любила своего мужа. Я не любила ни одного мужчину.

– И однако ж вышла за него? Но нет, я не должен упрекать тебя за то. Ты была бедна и беспомощна. Ты вышла замуж, хотя тебе следовало возвратиться к дяде. Я только жалею, что ты не поступила таким образом.

Сара опять безмолвно протянула к старику руку.

– Это правда, я была бедна, – сказала она, оглядываясь в замешательстве и с трудом выговаривая слова. – Но вы так добры, что я не могу принять это оправдание. Я вышла за него не потому, что была бедна, а… – Она замолчала, сцепила руки и отодвинула стул дальше от стола.

– Так! Так! – Старик заметил ее замешательство. – Мы больше не будем об этом говорить.

– Я не могу оправдываться ни любовью, ни бедностью, – продолжала Сара, делая над собой страшное усилие. – Я согласилась выйти за него, потому что не имела силы сказать «нет». Проклятие слабости и страха преследует меня всю жизнь. Я сказала ему «нет» один раз, а потом второй раз. О, дядя, если бы я могла сказать это в третий раз! Но он преследовал меня, пугал меня и уничтожал во мне остатки воли. Я говорила то, что он хотел, и шла туда, куда он меня вел. Нет, не подходи ко мне, дядя Джозеф, не говори мне ничего! Его уж нет, он умер. Я получила освобождение, а он получил прощение! О, если бы я только могла уйти и спрятаться где-нибудь! Мне кажется, все люди смотрят на меня; все слова, кажется, угрожают мне. Мое сердце изнывает с тех пор, как я была молода; и за все эти долгие, долгие годы оно не получало никакого отдыха. Ох, тише! Продавец в лавке… Я забыла про него. Он услышит нас, давайте говорить шепотом. Почему я так разозлилась? Я всегда ошибаюсь. О боже! Я ошибаюсь, когда говорю; я ошибаюсь, когда ничего не говорю; куда бы я ни пошла и что бы я ни делала, я не похожа на других людей. Кажется, мой разум остался разумом маленького ребенка. Ох! Продавец что-то зашумел – он меня слышал? О, дядя Джозеф! Как ты думаешь, он меня слышал?

Дядя Джозеф, взволнованный так же, как его племянница, заверил ее, что дверь прочная, что сидит продавец на некотором расстоянии, и что, даже если он слышит голоса в кабинете, он не может различить каких-либо слов.

– Вы уверены в этом? – прошептала Сара. – Вы же не стали бы говорить это просто так? Теперь мы можем продолжить разговор. Только не о моей супружеской жизни: это похоронено и прошло. После нескольких лет страданий и печалей, я провела несколько спокойных лет в чужих домах, хозяева были добры ко мне, чего не сказать о других слугах. Вот что можно сказать о моей жизни. Беда, в которой я сейчас нахожусь, беда, которая привела меня к вам, уходит корнями дальше, чем те годы, о которых мы говорили, – уходит далеко, далеко, далеко назад, дядя Джозеф, к тому далекому дню, когда мы виделись в последний раз.

– Шестнадцать лет, – сказал старик недоверчиво. – Сара, это далекое прошлое.

– Да, ты помнишь, где я жила, и что случилось, когда…

– Когда ты тайком приехала ко мне и просила, чтоб я тебя спрятал. Это было вскоре после смерти той госпожи, которая жила далеко на западе в старом доме. Ты была тогда испугана, бледна, так же, как и сейчас.

– И все видят меня такой! Люди всегда думают, что я нервничаю, всегда жалеют меня, считая, что я больна.

Произнеся эти слова с внезапной горячностью, она поднесла к губам чашку с чаем и осушила ее содержимое одним махом.

– Еще чаю, дядя Джозеф, еще чаю.

– Он холодный, – сказал старик. – Подожди, я попрошу принести горячей воды.

– Нет! – воскликнула она, не давая ему подняться. – Я люблю холодный! Пусть никто больше не заходит – я не смогу говорить, если кто-то еще зайдет. – Она придвинула стул вплотную к креслу дяди и продолжила: – Ты не забыл, как я была напугана в то далекое время, но помнишь ли ты, почему я была напугана?

– Ты боялась, что за тобой следят, Сара. Я старею, но моя память остается молодой. Ты боялась своего господина, боялась, что он пошлет за тобой слуг. Ты убежала, ты не сказала ни слова никому – даже дяде Джозефу, даже мне.