Мертвая сцена

— Да кем угодно, — махнула я рукой. — Я ведь с ним училась. Он — на режиссера, я — на актрису. Но они там, режиссеры, тоже изучали актерское мастерство. И тоже умеют входить в образ и так далее.

Филипп вздохнул:

— Я понимаю, почему вы так упорно отказываетесь верить в болезнь Носова. Вы хотите, чтобы он понес наказание за то, что совершил. Но поймите: он болен. И, вероятно, болен неизлечимо!

— И что это за неизлечимая болезнь? — недоверчиво спросила я.

— Шизофрения, если вам это о чем-то говорит.

— И вы хотите отвезти его в свою лечебницу — и там лечить?

— Да, — спокойно сказал Филипп.

— Если бы он остался в тюрьме, то, вероятно, навсегда, — проговорила я. — Ведь правильно?

— Или навсегда, или, наоборот, не задержался бы здесь. Последнее даже вероятнее. Я имею в виду: здорового человека за подобное преступление очень запросто могут расстрелять.

— Но в лечебнице-то его в любом случае не расстреляют, — усмехнулась я. — И гарантировать, что он там у вас останется на всю жизнь, вы тоже не можете, не так ли?

— Не могу, — согласился Филипп. — А зачем вам такие гарантии?

— Как вы не понимаете! Он убил моего мужа. Если он окажется на свободе, то запросто сможет убить и меня!

— Пока он болен, он на свободе не окажется, — заверил Филипп.

— Ладно, — сдалась я, — у нас с вами разные мнения на его счет. Здесь мы не сойдемся. Зачем вам вообще понадобилось повторно со мной говорить? Я думала, вы и в первый раз поняли мою позицию.

— Как раз не вполне понял, — покачал он головой. — И я надеялся вас переубедить. Но теперь вижу…

— Да! — перебила я. — Вы меня не переубедите. Так что ни к чему этот разговор.

— Я надеялся, что вы не откажете мне в том, чтобы встретиться с Носовым еще раз. Но уже в моем присутствии.

— Нет, — твердо сказала я. — С меня хватит.

— То вы сами к нему рвались, а теперь… — с деланым изумлением начал Филипп.

— Вам я помогать не буду, — прямо заявила я. — Мы же выяснили, что у нас разные позиции!

— Неужели вы испытаете удовольствие, если этого душевнобольного расстреляют? — Филипп, как видно, попытался топорно надавить на мою жалость.

— Так ведь вы же не позволите его расстрелять, если он и впрямь душевнобольной! — парировала я.

— Я с ним успешно работал, — сообщил Филипп, понизив голос. — А после вашего свидания вся эта работа пошла насмарку. Носов вновь утверждает, что он — Уткин! Эта вымышленная личность полностью овладела им!

— Но в чем же тогда проблема, доктор? Если у него такой запущенный случай, то и увозите его поскорей в свою лечебницу-психушку!

Филипп несколько раз покачал головой:

— Этот случай слишком редкий. Раздвоение личности. Носов теперь чрезвычайно убедителен в образе вашего мужа… И в глазах следствия (а не психиатрии) он сейчас является тем же, кем и для вас: здоровым подлецом. Он, дескать, разыгрывает спектакль, издевается над всеми, и я никак не могу убедить Носова, что он поступает себе же во вред! Он меня уже не слушает. Он словно хочет, чтобы с ним обошлись как можно строже, чтобы его расстреляли, в конце концов! Неужели вы тоже этого хотите, товарищ Лавандова?!

— Думаю, мы уже все с вами выяснили, — строго сказала я. — Я не собираюсь с вами сотрудничать. Я и так происходящее очень тяжело переношу. Постарайтесь, пожалуйста, больше не беспокоить меня и не возобновлять со мной этот разговор.

И, не попрощавшись с психиатром, я гордо удалилась, чувствуя себя почти уже победительницей.

2.7.62

Завтра — суд. В своем успехе я не сомневаюсь. Весь последний месяц Всеволод держал меня в курсе событий. И из его слов я делаю вывод, что мой план удался на сто процентов. У. признали вменяемым. Собралась какая-то врачебная комиссия. Перед заседанием, где проходило освидетельствование душевного здоровья У., Всеволод как бы невзначай столкнулся в коридоре с одним из приглашенных врачей и обмолвился ему, что Филипп Филиппович сейчас работает над чрезвычайно интересной научной работой по шизофрении и случай У. обязательно станет ее украшением. (Разумеется, мой следователь действовал по моей же подсказке.)

Само собой, этот факт всплыл на заседании комиссии — и доводы Филиппа уже никто не воспринимал всерьез. К тому же профессиональная конкуренция во всех этих медицинских кругах сильна как нигде, насколько я слышала. Несомненно, сказалось и то, что У. — никакой не сумасшедший. А когда здоровый человек называет себя чужим именем (в чем, конечно, никто в комиссии, включая Филиппа, не сомневался), то вывод можно сделать один: человек притворяется, симулирует, дурачит, дразнит, издевается… И если на нем при этом «висит убийство» (выражение Всеволода), то пощады такому типу ждать не приходится. Поэтому, как утверждает тот же Всеволод, приговор, который вынесут У., может быть только один: расстрел.