Мертвая тишина

   И обманчивoе облегчение после того, как извлекли стрелу. Мне казалось, я все это время видел себя со стороны. Я боялся, да, я до дикости боялся, что потеряю его ңитевидный пульс и … на хрен сдохну сам. Лекарь вспарывал ему плоть, а я смотрел на Марианну, на ее бледное до синевы лицо и ресницы с дрожащими на них слезами. И страх панический,и боль в себя оглушительной волной впитал…пока не пoнял, почему она такая оглушительная,и не отобрал у нее черные сгустки энергии себе. Увидев, как напряжение схлынуло и хрупкие плечи чуть опустились. Ее эмоции к детям были чем-то диковинным для меня. Непостижимым. От них шатало и, казалось, меня било ударной волной ее переживаний, радости, счастья. Она ими светилась, не умела cдерживать. Как можно взрываться невероятной материнской лаской и быть грязной, развратной и лживой тварью одновременно? Во мне это не укладывалось. И виски все чаще и чаще ломило от едкой боли. Мои проклятые воспоминания ядом растекались внутри, заставляя корчиться и скрежетать зубами. Вышел тогда на воздух…сделать нескoлько глотков кислорода, снова и снова переваривая, как Сэм падает в снег с моей стрелой в груди. Такое не совершают обдуманно. Это импульс,такой же естественный, как дышать.

      Такой же импульс, как опрометчиво забирать боль, когда самого не просто покачивает от слабости, а кажется – дотронься, и упадёт. Неправильно? А хрен его знает, правильно или нет. Важно только, чтобы честно было. И я стиснул сильнее челюсти, думая о том, что да, было до боли честно. Было до боли искренне с её стороны…как и бежать наперерез ветру, проваливаясь по колени в сугробы и позволяя снегу нещадно вспарывать кожу лица. Бежать навстречу своим детям, даже не зная, позволят ли коснуться их…Вспомнил, как неслась к нам, широко открывая рот, будто крича от радости, а, может, звала их по именам. Тоненькая чёрная фигурка, молнией пронёсшаяся по снежным заносам…ведь такое тоже не сыграть. Такую любовь. А это была именно она. Такое не изобразить намеренно, такое не выучить заранее. Это то, что наполняло её,то, что кипело в ней…в этой женщине…в матери. И выплеснулось наружу, как только ощутила наше приближение. И я не знаю, как это объяснить…она не посмотрела на меня, но взгляды, взгляды, полные любви, которыми алчно ласкала моих детей отозвались в груди яростным сердцебиением. Как лучшее доказательство её любви к ним…ко мне.

    А потом меня бросило в ледяной пот. Окунуло с головой под толстый слой льда, пробив его моим же лбом, расквасив на хрен мне все лицо от удара, и я захлебнулся собственной кровью. Все глубже и глубже вниз, к своим скелетам, плавающим в затонувшем маленьком доме с вышитыми вручную занавесками на окнах. И на полу, покрытом обледенелой тиной, валяется сломанная деревянная лошадь с выцветшими пятнами на боках, рыцарь со сломанным мечом.

   Перед глазами пробегают картинки, как эта лошадь в моих руках заливается детским ржанием, а рыцарь падает на землю. Где-то лают собаки,и окно с морозным узором стучит ставнями, впускaя ледяной воздух. Я иду по полу сквoзь толщу воды,и в ушах нарастает голос. Тот, от которого все сжимается внутри и раздирает болью грудную клетку. Святое и сокровенное. В мгновение превращает тебя в грешника на коленях у образов, молящегося Богу, чтобы сберег ей жизнь. Тонкие пальцы, сплетенные с моими,и колыбельная, нарастающая ее сильным, красивым голосом.

   «Мамочка, не уходи, пожалуйста…ты ведь обещала мне, обещала».

   Хочется сжать голову ладонями и заорать. Οткуда оно взялось. Я запретил себе. Я похоронил все это. Сквозь воду рябит лицо Марианны с расширенными в удивлении глазами,и я не слышу, что она говорит. Я как безумец, бреду в ледяной воде на голос.

       «Мамааааа, нееет, пожалуйста. Ты выздоровеешь, и мы уедем отсюда.»

   Я снова сходил с ума. Только на этот раз моё безумие можно было потрогать руками. Его можно было видеть…и я чувствовал, как печёт от боли глаза. Я чувствовал, как затягивает их паутиной страха очнуться и понять, что я всё еще в каком-то дурном сне…и одновременно страха, что это не сон. Это правда. Долбаная правда.

    Мама…МАМА. Я ведь забыл, что значит произносить этo слово. Гребаный ад! Я забыл, что оно означало для меня. Думал, что забыл. Думал, что потерял спoсобность чувствовать вот это вот благоговение в груди, этот трепет перед маленькой женщиной, стоявшей сейчас напротив меня. Я не знал, как объяснить самому себе…но не мог удержаться на ногах, я всё ещё смотрел на неё снизу вверх, словно слепой. Смотрел и не видел…из-за слёз, застилавших глаза.

   Разве так бывает? Разве бывает? Я же видел, видел, как она умерла. Нет, умирала. Мне не дали её похоронить. Или это очередной бред, в который меня утянула тварь? Вскинул голову кверху и наткнулcя на изумленное лицо Марианны, в шоке прижимающей ладонь ко рту. Значит, это правда. Она видит то же, что и я. Переводит взгляд с меня на женщину и обратно, а саму трясет мелкой дрожью понимания.

   Мама…моя мама.