Мёртвая вода

–Меня зовут Олег Николаевич. Олег Николаевич Умецкий. И через час…нет…через два… мы с вами хорошо познакомимся. А пока, Дина Яновна, мы общаемся по делу с товарищем, а вы проводите детей, передайте завхозу, пусть оформит им, что положено, – он вдруг по—птичьи заморгал, заметив куцый край рукава серого платья, – Дииина Яяяновна…  Вы опять? Кормите, а ведь не положено… повредите руку, не сможете в библиотеке книжечки свои расставлять, – вздохнул, наткнувшись на вежливое равнодушие собеседницы, – Но после. Всё помните? К завхозу, а потом…

–А потом я каталогизирую собрания сочинений, – Дина Яновна поманила за собой девочек кивком головы, – Доброго дня, Олег Николаевич.

Дом был синий, двухэтажный, сильно раздавшийся в ширину. Некоторые пристройки к боковым крыльям явно соорудили позже основного здания. Они выделялись на фоне геометрически правильного прямоугольника постройки своей косой угловатостью. На крыше торчала круглая башенка с изжелта—бледными колоннами, увенчанная угольного оттенка флюгером в форме парусника. "Ротонда", – голос лишней памяти вновь ожил в голове Листика. Входная дверь – тяжёлая, тёмная – казалась из-за узора из резных сплетений лозы едва не воротами в сказочную крепость. Дина Яновна взялась за металлическое кольцо, заменяющее ручку, и пояснила:

–Завхоз – на втором этаже. Дверь прямо, упретесь – не перепутаете. Столовая – на первом. Ищите по запаху. Кабинет Олег Николаевич покажет сам, – и ввинтилась внутрь, а, пока зашли другие, растворилась где—то в голубовато—белом пространстве коридоров.

На широченной мраморной лестнице Листик почувствовала звенящую слабость. Стены плыли и двоились. На всякий случай она схватилась за перила и остановилась, глядя как Ириша и Ёлка поднимаются. Приступ возвращался, и главное сейчас было удержать равновесие, а там, потом, как станет легче, нагонять тех, от кого отстала. Уши закладывало, и плотная жара надвигалась. Листик осела на мрамор, стиснула ватными ладонями налитую тяжестью голову. В груди болело. Отпустило пару минут спустя. На верхней ступени спутницы заметили пропажу, оглянулись, поняли, что происходит: только при них эту кукольную блондинку складывало в третий раз.

–Не умирает, – с лёгким сожалением констатировала факт Иришка.

–Малахольная, – буркнула Ёлка.

Смерила взглядом полезшую к ней прежде драться хворую девчонку. Нюх у неё остался с уличной вольной жизни на таких, тихо гаснущих, мерцающих. И странно было от знания, что злости нет даже после ниочемной стычки – одна жалость. "В санаторий бы её, к фонтанчикам, ваннам, грязям, глинам… Загнется же". Спустилась, подняла осторожно за шиворот, словно котёнка:

–Идти можешь? – взяла с грубоватым неловким участием за талию, повела, стараясь не спешить.

Иришка наблюдала равнодушно, явно досадуя на задержку в пути.

–Помочь, не? Ручки запачкаешь? – зло спросила Ёлка у кружевной финтифлюшки в грязном конфетном платьице.

–Вы сами справляетесь, – Иришка отодвинулась: не то чтобы пропустить, не то для окончательного указания: возиться с другими – не к ней.

"Приличненькая. Воспитанная. Правильная. Не прибить бы ненароком", – злость на ни в чём вроде и не виноватую девчонку бурлила. Ёлка от греха подальше сосредоточилась на обмякшей блондиночке. Листик двигалась медленно, малоуверенно, явно опасаясь оступиться. Наверху деликатно отстранилась.

–Благодарю.

–Да чё уж там…– Ёлка отпустила, но сама искоса следила, чтобы успеть подхватить падающую.

Табличка "Завхоз" была подписана от руки, угольком по пустой деревянной пластинке, криво прибитой к высоченной двери, уходящей в потолок. Рядом с надписью, уже мелком, была изображена явно детской неумелой рукой полуразмазанная снежинка. Сам завхоз оказался мощным детиной двухметрового роста, рыхлым, усатым, как разъевшийся таракан, в целом, на взгляд Ёлки, явно деревенского вида. Выслушали долгий рассказ: почему нельзя портить вещи, что постельное бельё на особом счету, как бережно нужно тратить письменные принадлежности.

–И кровати! По кроватям не прыгайте! А то девочки одни исчезли, другие приехали, а мебель—то осталась! – завхоз сокрушенно встряхнул головой.

На руки не выдали ничего: следовало вернуться с директором, после обеда, потому как вроде бы надлежало получать всё под расписку. На лестничной площадке Листик, внимательно слушавшая и запоминавшая, осела на пол, и глаза её закатились.

–Твою ж мать!!! – Ёлка попыталась вспомнить, что следует делать с обморочными, наклонилась к упавшей, и оттого, наверное, не заметила Дину Яновну.

Женщина стояла на верхней ступеньке лестницы и улыбалась. Губы ползли вверх, взгляд же был холодный, серьёзный, цепкий.

–Смурова. Гольдштейн. Вниз, на обед.

–Погодите вы. Тут… – Ёлка беспомощно кивнула, намекая на потерявшую сознание.

–Вниз на обед, – тон стал металлическим, – С Листопадовой я разберусь.

Ириша дисциплинированно подчинилась сразу. Ёлка – неохотно и с промедлением.