Мертвая зона<br />(Повести)

— Нашел время шутить! Если бы ты знал, что я тут передумала! Все вспомнила: и Хрыча, и Борова, и твоего «дядю Володю» — я же поняла, что поехали его брать, — и кучу денег, над которыми пришлось трястись от страха…

Неожиданно слезы хлынули у Маши из глаз.

— Ну чего ты! Ну перестань! Я же тебя подвеселить!..

— Подвеселил!.. В гроб краше кладут!.. Пойду узнаю, в какую палату вас определят, хоть помогу обработать да перевязать…

— С одной-то рабочей рукой?

— И с одной можно… Скажу еще Павлу Петровичу!..

— Только не очень его путай, — попросил Сергеев.

— Все самое страшное он уже видел, — ответила Маша, и тут она, конечно, была права.

Определили их в одну палату, а когда вымыли и хирурги наконец-то закончили выковыривать из ног одного и другого осколки гранат — Сергеев и сейчас слышал этот звонкий стук, когда они один за другим падали в эмалированный тазик, — а потом заштопали ранения, наступила такая слабость, что Сергеев не мог больше пошевелиться и провалился в забытье, полностью отключившись от действительности. К вечеру того же дня пришел в себя от бьющего в глаза низкого осеннего солнца, услышал, как кто-то громким шепотом назвал его фамилию. Открыв глаза, увидел возле койки пятилетнюю девчушку в белой косынке медсестры.

«Женя Комова, Птаха».

— Сер-ге-ев… Рын-дин… — по слогам прочитала Женя табличку на спинке койки, потом высоко, по-журавлиному поднимая ноги, вышла на цыпочках из палаты и, не прикрывая за собой дверь, громко позвала:

— Папа!.. Они здесь!..

В палату заглянул вроде знакомый и вроде не знакомый человек в больничной пижаме, из-под которой в открытом вороте видна была забинтованная грудь.

— Павел Петрович, ты, что ли? — спросил Сергеев. — И не узнал бы, если бы не твоя Птаха…

— Да вот, разведка доложила… Маша Гринько сказала, что вас привезли, мы и заявились… Фалинов, пока тебя оперировали, рассказал о вашем задании, сейчас ушел звонить на оперпункт левого берега: может быть, у кого-нибудь узнает, какие там дела, в районе Лукового оврага, нет ли вестей о твоей Вере?

— Фалинов-то вернется? — с тревогой спросил Сергеев. То, что происходило сейчас в районе Лукового оврага, была для него главным…

— Должен вернуться, — ответил Комов, и Сергеев понял, что Павел Петрович вовсе не уверен в своих предположениях. Обоим был известен приказ по управлению: при любом задании вне города как можно скорее возвращаться в Сталинград.

Он не стал спрашивать у Комова, что произошло за последние сутки: еще была свежа в памяти встреча с майором Джегурдой у переправы, его информация о положении на передовой, но Комов заговорил сам:

— Давно ли мы с тобой были в Серафимовиче? А сейчас там бесчинствуют фашисты, расправляются с оставшимися жителями. «За плохое отношение к германским войскам — расстрел». «Кто не пройдет перепись — расстрел!» Немцы трубят по радио и в своих газетах, что Сталинград пал. В захваченных районах города расстреливают и вешают райкомовских работников, членов партии, рабочих, отказывающихся выполнять их задания. Вовсю распоясалась немецкая комендатура — на углу Чапаевской и Ладожской улиц, в бывшем Доме Советов… Работают у них военный и административный отделы, «военный суд». Этот «суд» как раз и бесчинствует, развел террор, вершит казни над мирными жителями, женщинами и детьми, остававшимися еще в городе, выгоняет из подвалов и землянок, отбирает одежду и все съестное. Германская комендатура объявила, что все достояние советского народа — заводы, фабрики, земля — переходит в полную собственность германской армии. Комендант издал специальный приказ на немецком и русском языке. «Немецкая армия пришла освободить жителей приволжских областей от большевистского ига. Требуем от всех, кому известно местонахождение русских мин, указать саперам эти места». Но не очень-то надеются, что кто-то пойдет на сотрудничество. Тот же комендант выступил перед германским гарнизоном с заявлением: «Сталинград официально передается вам для открытого грабежа за удивительное и беспримерное сопротивление города и его жителей немецким властям».

«Немцы не только заняли большую часть города, но и уже ведут себя в нем, как хозяева, издают приказы, распоряжаются, — подумал Сергеев. — А что же дальше?.. Ведь совсем немного осталось незанятой территории… Хватит ли сил удержаться, выстоять?..»

Ничего не сказал Комову Сергеев, но тот понял его, переключил разговор.

— А тебя разыскивают, — глянув на Рындина, сказал Павел Петрович. — Женя, — позвал он дочку, — в четвертой палате медсестра Маша Гринько, с рукой на перевязи, позови-ка ее сюда…

«Зачем разыскивать, когда Гринько сама нас встречала?» — подумал Сергеев, но, когда в палату вошла целая делегация, понял, что не только Машу имел в виду Комов.