Мёртвая зыбь

Саша Званцев и Женя Загорянский сидели за шахматной доской на дачной веранде.

Отсюда открывался чудесный вид на пойму реки Истры. Она серебристой лентой протянулась под высоким противоположным берегом. На его обрыве, в черных пятнышках углублений, ютились без счета ласточки, острыми стрелками проносившихся над водой, скрываясь в своих гнездах.

Женя, выиграв очередную партию и расставляя фигуры для новой, говорил:

— Вот, Саша, написали мы с тобой нашу пьесу “Сибирячка” о лысенковской пшенице, отдельной книжкой выпустили, в театре Вахтангова усилиями молодежи Щепкинского училища даже на сцене сыграли…

— Без меня. Я в Ленинграде был. К чему ты ведешь?

— А к тому, что в споре мичуринцев с морганистами позиция академика Лысенко, несмотря на поддержку властей, говоря шахматным языком, безнадежно проиграна. Но заставь меня переписывать нашу пьесу, никогда бы не согласился.

— Думаю, что такая опасность тебе не грозит.

— И тебе не грозила. Однако ты взял и дважды переписал свой роман “Мол Северный”, сделал его сначала “Полярной мечтой”, а потом — “Подводным Солнцем” из-за критических статей океанологов, утверждавших, что отгороженная ледяным молом сибирская полынья все равно замерзнет. Так рассуждая, они не делали разницы между романом и научным трактатом, завязнув в своей наукообразности. Брались судить повыше сапога.

— Видишь ли, Женя. Я подхожу к фантастике с реалистических позиций. И в литературе остаюсь инженером.

— На мой взгляд, эти понятия несовместны, как гений и злодейство по Пушкину.

— Не скажи. Алексей Николаевич Толстой был инженером, окончившим Петербургский Технологический институт, как и я, Томский. Мы беседовали с ним при встрече у наркома просвещения Потемкина, собравшего нас, авторов книг “Хмурое утро” и “Пылающий остров”, по его мнению литературных событий года.

Женя с сомнением пожал полными плечами:

— Конечно, наркому виднее, но я бы не рискнул запрячь в одну упряжку коня и трепетную лань. Так что тебе поведал граф?

— Белоэмигранты его графом не признают. А говорил он, написавший два фантастических романа — “Аэлита” и “Гиперболоид инженера Гарина”, что гордится ими. “Аэлитой” за романтическую марсианку и ее любовь к пришельцу, и образом матроса, поднимающего революцию на Марсе. А “Гиперболоид” — не за предсказание, наряду с Уэллсом, тепловых лучей, сфокусированных в гиперболоиде…

— Надо было сказать параболоиде. Тут граф маху дал.

— Он мне сказал, что намеренно заменил параболоид гиперболоидом, подчеркивая гиперболичность самого романа, главным достоинством которого он считает предвидение фашизма. И еще поделился он своим намерением написать роман об индукционном кольце, охватывающем весь Земной шар, проходя через разные страны. При вращении кольца вместе с Землей в ее магнитном поле в нем будет индуцироваться электрический ток, снабжая все страны мира энергией и объединяя их в одну семью. И невыгодны станут войны и распри.

— Замысел Толстого фантастичен, дальше некуда. Он предвидит мир между народами Земли и революцию на Марсе, а ты, фантаст от реализма, мне так и не ответил, зачем переписал “Мол Северный”?

— Хотел сделать проект ледяного мола таким же реалистичным, как и проект подводного плавающего туннеля. Ведь построить подводные плавающие туннели между любыми островами в океане или в Европе через пролив Ла-Манш, куда дешевле, чем рыть туннели под дном. Я уверен, что такие проекты появятся. Ледяной мол — прообраз будущих сооружений, и я хотел показать его в Арктике, как защиту от ледяных полей прибрежных вод, где корабли плавали бы круглый год. И я благодарен океанологам, утверждавшим, что тепла Гольфстрима, охлажденного в Баренцевом море, не хватит, чтобы полынья, отгороженная молом, не замерзла. И я решил ее подогреть атомной энергией, зажечь в воде “подводное солнце”. Это добавление к переписанному роману дало возможность ввести нового героя — академика Овесяна, в котором ты узнаешь хорошо известного тебе Андроника Иосифьяна.

— Которого ты сначала утопил, как Сурена Авакяна, а потом воскресил уже в звании академика.

— По этому поводу мне, прочтя “Подводное солнце”, позвонила Анна Караваева.

— Былая традиция, когда писатели еще читали друг друга и обменивались мнениями. Что же выразила маститая писательница?

— Это же образ! Впечатляющий образ, — так воскликнула она в трубку.

— Что ж, Иосифьян заслуживает такого восхищения. И хорошо, что тебе удалось его воспроизвести. Но теперь скажи мне фантаст-прорицатель, “любимец богов, что станется в жизни со мною” и нашими современниками? О чем ты пишешь сейчас, “из дальних странствий возвратясь”? — спросил Женя, делая очередной ход в их шахматной партии.

— О ледниковом периоде, — ответил Саша, отвечая ходом коня с объявлением шаха Жениному королю.

— Что это тебя на сотню тысяч лет назад рвануло? — с усмешкой спросил Женя, отодвигая короля.

— Не назад, а вперед. И не на тысячи лет, а всего на десятки.

— Ты думаешь, мы еще до обещанного Хрущевым коммунизма замерзнем?

— А тебе не кажется, что мир, начиная с речи Черчилля в Фултоне, замерзает?

— Ты имеешь в виду холодную войну?