Мёртвая зыбь

— Если на Западе есть силы, стоящие за Черчиллем, и они, ради своих интересов, развязали холодную войну, то почему бы не показать памфлетно, как в “Пылающем острове”, куда может завести международный “холод”?

— К ледниковому периоду? Ты, брат, не только на шахматной доске ход конем делаешь, но еще и в литературе!

— Гроссмейстер Тартаковер говорил, что вся шахматная партия — ход конем, а Безыменский, с которым мы в Малеевке в шахматы играли, в стихах писал, что “жизнь на шахматы похожа”.

— Но добавлял: “Но жить — не в шахматы играть”.

— Да, потому что шахматисты говорят, что от шаха еще никто не умирал, и от моего шаха конем твой король отошел, а вот в жизни людям от последствий холодной войны не уклониться. И я хочу в последнем романе трилогии “Мол Северный”, “Арктический мост”, “Льды возвращаются” показать, как безответственное использование достижений науки способно привести к возможной экологической войне, когда готовы замахнуться даже на Солнце и вызвать глобальные бедствия на Земле.

— И вернуть нам ледниковый период?

— Мы живем в конце ледникового периода. Климатические условия Земли довольно хрупки. Ученые считают, что достаточно одного холодного лета, когда не сойдет зимний снег, а новая зима создаст ледяной слой, чтобы при ослабления солнечной активности он сохранился на годы. И я хочу показать борьбу сил Безумия рассудка, ослепленного ненавистью, гасящей Солнце, и противодействие ясного Разума, способного вновь разжечь светило.

— Но это же откровенная гипербола!

— А разве Гулливер Свифта не гипербола? А разве Гоголевский кузнец Вакула, летящий верхом на черте к матушке Екатерине за черевичками, не гипербола?

— Это литературные приемы.

— Или литературные ходы конем по твоей терминологии.

— Ох, Саша, эту партию после шаха конем ты выиграл, как положено тебе, одну из четырех. И в споре нашем находчив и силен, но, боюсь, не сносить тебе с твоими “льдами” головы. Наши тупоумные критики, мыслящие вчерашним днем, не поймут твоего хода конем и потащат тебя на судилище, как Свифта, осмелившегося в повести о стране мудрых лошадей показать Человека, Божье творение по образу и подобию Его, отвратительным диким созданием “яу”, чего “не может быть, потому то не может быть никогда!”

Мрачное предостережение Жени не остановило Званцева, и он завершил свой роман “Льды возвращаются”.

Это совпало с приездом в Москву Белорецкого друга Саши Званцева Кости Куликова.

Саша встречал его на Ярославском вокзале. Он приехал вместе с женой Ниной, трогательно заботящейся о нем. Ему предстояло вставить здесь зубные протезы, а она могла повидаться со своими родственниками, у которых они остановятся.

К ним Саша и отвез друзей на машине.

Они приехали из маленького уральского городка Миньяра, застряв там после эвакуации Главметиза, куда Костя устроился было перед самой войной, чтобы зацепиться в Москве, но снова попал на Урал.

На следующий день Костя пришел к Саше на Ломоносовский проспект вблизи нового здания Университета.

Оценивающе осмотрел две комнаты писательской квартиры. Кабинет с пишущей машинкой на столике рядом с желтым канцелярским столом, заваленным рукописями, с книжными полками во всю стену и красивым пианино фирмы "Форстер".

— Я рад, старче, что ты создаешь свои книги уже не за ширмой, — сказал он.

— Но я написал там все полярные новеллы, две очерковые книги — “Машины полей коммунизма” и “Богатыри полей”, роман “Мол Северный”.

— Но переписал его, превратив в “Подводное солнце” уже здесь?

— Да, за этим столом, на этой пишущей машинке, учтя нападки на меня ученых океанологов.

— Впервые вижу писателя, который благодарен своим критикам.

— Не всем и не всегда.

— В каком же случае ты не согласен?

— Когда критик служит своим интересам и лишен объективности. Так, тоже ученые, не желая примириться с моей гипотезой о тунгусском метеорите, в нападках на меня договорились до того, что провели через метеоритную конференцию решение потребовать запрета писателю Званцеву писать о тунгусском метеорите. Это решение Союз писателей переслал мне с насмешливым сопровождением.

— Значит, писатели были за тебя?

— Не все. Так, известный литературный критик Виктор Шкловский, считавший литературу своим личным делом, сразу после появления рассказа “Взрыв” в журнале “Вокруг света” обрушил на меня по телефону гневную тираду, из которой я понял, что критик ничего не понял. Я не стал его переубеждать. Впоследствии мы дружески встречались с ним, и он никогда не вспоминал своего возмущенного звонка.

— А комсомольская критика “Арктического моста”?