Мёртвая зыбь

— Из цензурных соображений я подробно не писал тебе об этом. Она была политической “Арктический мост” попадал под конъюнктурные гусеницы трижды. Первый раз в начале войны, когда “Вокруг света”, начавший его печатать, закрылся. Второй раз во время войны, когда за публикацию романа взялся журнал “Техника — молодежи”, но поскольку мост был в Америку и сооружался совместно с американцами, а они не открывали второй фронт, печатание романа прихлопнули. И, наконец, после выхода книги, когда первому секретарю Комсомола Михайлову потребовалось проявить бдительность на литературном фронте. В “Арктическом мосте” усмотрели излишние симпатии к противостоящему лагерю, хотя этого было не больше, чем у наших летчиков, летавших в Америку через Северный полюс.

— И тем не менее, тебе, старче, устроили в ЦК Комсомола образцово-показательный разгром.

— Этой псевдокритики при дальнейшей работе над “Арктическим мостом”, верь мне, я не учту. И когда Михайлов стал министром культуры, я был у него на приеме после Гоголевой, Черкасова и Плятта, с которыми ждал в приемной. Михайлов был со мной особо предупредителен, даже радушен, словно стыдясь, былых обвинений, и щедро обещал экранизировать в кино, которое было ему подчинено, мои романы. Он напомнил, что один из них родился из киносценария, получившего высшую премию на международном конкурсе. Правда, его обещания выполнены не были.

— Да, вздохнул Костя, — с кино тебе не везет.

— Одна “Планета бурь” ураганом пронеслась по киноэкранам, полюбившись зрителям, но официально прошла по третьей, низшей категории.

— Зато с книгами тебе завидовать можно. И поздравить с завершением Арктической трилогии — “Мол Северный”, “Арктический мост”, “Льды возвращаются”.

Званцев усмехнулся:

— Если можно завидовать синякам и шишкам.

— Что ты имеешь в виду?

— Давай возродим Белорецкую традицию и сыграем в шахматы и, если хочешь, я тебе расскажу.

— Трудно мне тягаться с международным деятелем ФИДЕ, но попробуем. Рассказывай все по порядку.

— Писал я свою трилогию не по порядку. Первым появился “Арктический мост”. Потом “Мол Северный”, превращенный в “Подводное солнце”, и вот теперь “Льды ”. Они едва не заморозили меня.

— Каким образом?

— Неприятности начались с журнальной публикации. Центральные толстые журналы высокомерно относятся к жанру научной фантастики. А некоторые из них кичатся решением своих редколлегий не печатать фантастики. Так что ни Свифт со своим “Гулливером”, ни Гоголь с “Вечерами на хуторе близ Диканьки”, ни Алексей Толcтой с “Аэлитой” и “Гиперболоидом” или академик Обручев с “Землей Санникова” не нашли бы места на чванливых страницах, не говоря уже о Михаиле Булгакове, чьи “Мастер и Маргарита” и “Собачье сердце” можно прочесть только в списках. Периферийные журналы не так заносчивы и интересуются тем, что я пишу. Так Ленинградская “Звезда” опубликовала по своей инициативе мою “Лунную дорогу”, а член редколлегии “Сибирских огней” Рясинцев, ведавший там прозой, заполучил у меня, как у былого сибиряка, рукопись романа “Льдов” и пропал. Прошел месяц, другой, книга готовится к печати, а из Новосибирска ни слуху, ни духу. Привыкли, должно быть, что писатели обивают пороги редакций и должны ждать. Появился “Дон” из Ростова на Дону и выпросил рукопись для ознакомления, зная, что “Сибирские огни” размышляют. И без размышлений заверстали роман в последние номера года с переходом на следующий год. Я сообщил сибирякам, что они передержали рукопись, которую у них перехватили. И вызвал гневную “огненную” реакцию “Огней”.

— Ты правильно поступил. Писатели создают ценности, а скупщиков ценностей надо проучить.

— Но покуда меня решили проучить. И “Сибирские огни” поместили разгромную статью на ими одобренный роман, за который они боролись. И заказали эту статью новосибирскому профессору Петрову, этюдисту, кому не присвоили звания мастера, за что он был в напрасной обиде на меня, председателя Центральной комиссии по шахматной композиции. Примеру гневных “Огней“ последовали и некоторые другие органы, которых не устраивала памфлетная направленность романа против магнатов капитала.

— А как же книга?

— Книга вышла, переиздана, существует, и будет существовать.

— Вижу, тебя не просто одолеть. Во всяком случае, мне в этой партии и я предлагаю тебе ничью.

— В литературе ничьих не бывает, — заключил Званцев, складывая шахматы в коробку.

— Да. “Тяжелая эта работа, из болота тащить бегемота”, — процитировал Костя.

— Главное здесь, Костя, не “забуреть”, не перекладывать вину на всех, кроме себя. Чтоб осадить гордыню, я написал афоризм:

“Он классиком себя считал,

Сомнений не испытывал.

Но кто его хоть раз читал,

Уже не перечитывал”.

— Ну, старче, здорово, но в отношении тебя — чересчур! Классик ты или не классик, решать не нам, а Истории. Но предсказания твои о международном терроризме, похлеще “инженера Гарина”, сбросить со счетов нельзя. И вижу, для тебя война не кончилась и без приключений, правда иного рода, не обойтись.

Глава третья. Заговоры

Рыцари плаща-кинжала