Мёртвая зыбь

— Крепость моя — в моем литературном кредо, в достоверности и правдоподобии любой моей глобальной выдумки, которую я пытаюсь обосновать реальными достижениями науки. Читатель должен мне верить. Недаром после публикации “Арктического моста” и “Мола Северного” я получал от молодых читателей наивные письма. Меня простодушно спрашивали, как попасть на эти стройки, чтобы принять в них участие. Едва ли у Свифта читатели добивались, как найти острова лилипутов или разумных лошадей. И Свифт, и я, делали каждый свое дело. Он высмеивал дворцовые порядки и причину развязывания войн из-за того с какого конца разбивать яйцо (или как молиться Богу — в строгих молельнях или в роскошных храмах, или креститься двумя или тремя пальцами?). А я пытаюсь увлечь молодежь исканиями и пусть радужной мечтой. Любое направление в литературе равноценно. Была бы книга хорошей, интересной, оставляющей в сердце след.

— Ты считаешь, все жанры хороши, кроме скучного, А радетели единственности собственного пути тебе простить не могут, что тебя печатают, а их нет.

— Нет, почему же! Братьев Струтгацких издают не меньше, чем меня.

— Я тебе открою секрет их читательского успеха. Для них фантастика — Эзопов язык. Перенесут обстановку нашей страны на другую планету и ну поносить наши порядки, выставлять их на посмешище. И тем угождают многим читателям. А поскольку тебя издают с твоим призывом к светлому будущему, объявляют это служением режиму.

— Сказать это никто не решился.

— А сказать хотелось, будь уверен. Вот затеяли в Москве сбросить ярмо редактирования. И для бравых ребят от поэзии, вроде Евгения Евтушенко, Андрея Вознесенского, Маргариты Алигер, или авторов остроугольных романов Юрия Трифонова или Дудинцева создали альманах “свободы слова”, без редакторских ножниц —“МетрОполь”. А что из этого вышло?

— Не учли, что Главлит остался Главлитом и без его визы ничто не может выйти в свет.

— А у него негласная сеть политредакторов, похлеще былых “держиморд”. Так что гарантия “свободы слова” Великой Сталинской конституции напечатана на бумаге и на ней и остается. Ловкачи служения верхам объясняют, что имеется в виду “свобода слова в защите социалистических принципов”.

— Однако, циничен ты, Женя!

— А мне, Саша, нечего терять. Ты же знаешь, что в моем роде мужчины уходили из жизни пятидесяти лет, а мне столько в прошлом году стукнуло. Так что пора. И завещаю я тебе незавершенную пьесу с придуманным тобой названием “Властехваты” с тем, чтобы ты закончил ее, когда свершится неизбежный финал преследования главного героя, который хотел счастья народу, а скатывается к тому, что отрицал. И еще оставляю тебе шахматы, в которые мы с тобой играли. Но тебе их передадут после, а рукопись забирай сейчас и будь с ней осторожен. Взрывоопасна, — и Женя вынул из открытого ключом ящика стола испещренные его каракулями листы.

Званцев унес к себе тайную рукопись друга.

Тяжелым был для Званцева этот год…

До последнего своего дня продолжала работать его мать Магдалина Казимировна. Никакой необходимости в этом не было. Шурик полностью содержал мать и нанял ей помогающую ей по дому тетю Шуру. Старая учительница, садясь в вагон переполненной электрички, попала от старческой неловкости между вагоном и платформой. Чудом осталась жива. Но ногу сломала. И все-таки, перенеся травму, возобновила свою беготню с палкой на негнущейся ноге по частным урокам, кладя заработанные деньги в сберкассу, трогательно завещав их сыновьям и внучке Аленушке.

Была им мать и бабушка примером неотступного служения любимому делу и неиссякаемой родительской любви.

Навещал ее “младшенький”, всегда остающийся для нее таким, бородатый Шурик не только по средам. Дежурил у больничной ее койки, возил по врачам, не догадываясь о висящем над нею раковом Дамокловом мече. А она всячески скрывала то, что знала сама, и врачей упросила сыну не проговориться. Стойкости была необычайной.

В конце февраля, в традиционную среду приехал Шурик с женой и маленьким Никитиком проведать бабу Му.

А она совсем ослабла, тяжко страдая от болей, вызванных метастазой, по-прежнему радушная, все хлопотала, как получше угостить сына с невесткой, ласкала Никиточку, которого на даче еще недавно учила ходить.

И через несколько дней в начале марта скончалась, поразив сына в самое сердце. Ее заботой не знал он, что у мамы рак…

Магдалину Казимировну, заслуженную учительницу, кавалера Ордена Ленина, как и ее Петечку, хоронили с оркестром, а соседки тайно отслужили по ней в церкви панихиду.

Гроб выносили два сына, соседи и любимая семнадцатилетняя внучка Аленушка.

А на следующий день убитого горем Званцева вызвали в партком, грозя партийным взысканием за опоздание с некрологом на его соратника и друга, соседа по подъезду, прозаика Бориса Вадецкого. И только кончина матери Званцева смирила гнев партруководства. Так мать из гроба еще раз помогла любимому сыну. Полагающийся некролог был написан другим писателем.