Мертвая

Я же отступаю. В темноту. До деревни недалеко, но… рассвет скоро, а старуха Пашвари встает рано. Мне не нужны вопросы… мне… я убираю нож в тайник меж корнями старого дерева. И оглядываюсь. Скоро… наваждение схлынет. И тело уберут. А люди вернутся домой. Вспомнят ли они хоть что-то? Нет. До следующей ночи… до следующего зова и приговора, который будет приведен в исполнение.

…я ныряю в хижину и вытягиваюсь на грязных тряпках. Прикрываю глаза… осталось недолго. Скоро взойдет солнце, и старуха, полагающая меня негодной невесткой – дали за меня мало – проснется, чтобы разбудить меня пинком под ребра. Пускай. Я стерплю.

…за эти годы я научилась терпению. В темноте я облизала губы. Чужая кровь была приятно сладкой и… она даст мне силы жить дальше. Видит Кхари… я стараюсь.

Глава 27

…я слизала не капли крови. Воду. Воду, которую тонкой струйкой лил мне на голову Вильгельм. Из кувшина. Из, мать его, хрустального кувшина, в котором болтались кубики льда.

– Я же говорил, нежить в обмороки не падает… – меланхолически заметил он, убирая кувшин на поднос.

Серебряный. Сервированный… с крохотным пучком ароматных трав, который мило перевязали бумажной ленточкой черного траурного цвета. Почему-то именно данный факт оскорбил меня до глубины души.

– Руки убери, – я вытерла воду с лица.

И приподнялась. А Вильгельм благоразумно так отступил и руки за спину убрал, верно, подозревая во мне некоторые склонности к членовредительству. Я же сплюнула прилипший к губе листик мяты и сказала:

– Еще одна такая выходка, и жить будете в том доме…

– Мне жаль, – как-то не слишком уж правдоподобно произнес Диттер.

И полотенчико протянул. Белое. Накрахмаленное до хруста.

– Но ты… скажем так, производила впечатление не совсем живого человека…

– Я и есть не совсем живой человек, – я потрогала голову.

На месте. И ноет так… в ритме старых барабанов. Что там может болеть? Отмирающий мозг? К доктору обратиться, что ли? Он будет рад… полотенце я кинула на спинку софы. Поднялась. И спросила:

– А этот… ублюдок где?

– Увезли, – Вильгельм отступил еще дальше и вообще, кажется, решил, что не так уж он по моему обществу соскучился. – Он больше тебя не побеспокоит… и тот старик… и помнишь, Диттер, я говорил, что за эмигрантами нужен жесткий контроль. А ты мне о правах… и вот куда эти права заходят?

Он вытер пальцы о полы халата.

– Увидишь, возьмем одного старика, так другой появится или третий, и дальше будут калечить детей, не говоря уже… – темные глаза блеснули и инквизитор поинтересовался. – В храм не проводишь?

Я же потрогав волосы – остатки лака, сколь я ни старалась вымыть его – все же ощущались, похрустывали под пальцами этакими стеклянными осколочками – улыбнулась:

– Со всей моей радостью.

…и нож возьму. В храме ему самое место.

…храм этот воздвиг тот несчастный мой предок, который и привез из страны Хинд чужую жену и чужую богиню. А с ней и немалую силу, питающую наш род. И построили его задолго до поместья, скорее уж поместье воздвигли, чтобы находиться рядом с источником. Пускай. Это, в конце концов, не так уж и важно. Курица, яйцо… или вот храм. Он, против всех правил, располагался вовсе не в подземельях. Башня из белого мрамора. Узкая. Высокая. Не башня даже – игла, которая на первый взгляд казалась цельной, впрочем, как на второй и на третий: каменные блоки были отшлифованы до блеска и пригнаны друг к другу столь плотно, что разглядеть швы не представлялось возможным. Спустя сотни лет они, конечно, слегка потемнели и ощущались пальцами. Я любила их считать. Раньше.

– Чудесно… – Вильгельм соизволил переодеться, выбрав на сей раз костюм-визитку того оттенка бронзы, который редко кому идет. В сочетании с белоснежной рубашкой и цветком гардении получилось довольно мило и во всяком случае выглядел этот засранец не в пример лучше Диттера. – А двери тут есть?

Инквизиторы обошли храм по кругу. Времени это не заняло,ибо была башня не столь уж велика. А двери…

– Нет, – я позволила себе широко улыбнуться и, положив ладонь на стену, мысленно обратилась к нему. Прости, что так давно не заглядывала.

Дела и… ты же знаешь. И простишь. Всегда прощаешь. А еще я привела гостей. Не самых удобных, право слово, и быть может,ты прав,им не место внутри, но они сами попросили. Договор же не позволит причинить вреда. Договор… чтобы войти в храм, следовало вернуться домой. Я прошла старым входом для слуг, который давно уж не использовался по прямому предназначению. Последняя реконструкция, проведенная моим прадедом, несколько изменила облик дома, но храм не затронула. А потому… Одна дверь. И вторая, сделанная из темного дуба. Десяток сторожевых заклятий. И капля крови жертвоприношением. Сердце замирает: а если мою кровь, вернее, жидкость, ныне текущую в моих жилах, больше не та?

Если дом не признает. Придется договариваться с сестрицей, а та всенепременно воспользуется ситуацией. Я бы на ее месте воспользовалась. Но нет, кровь уходит в ржавый гвоздь, а рана затягивается. Дверь же отворяется беззвучно.