Мертвец

На окраине парка было не так темно, как в центре, виднелись звёзды и кусочек луны над башней водокачки. К камню вела протоптанная дорожка, теперь шагать надо было только по ней – чтобы не наступить на игрушку. Возле оленька всегда много игрушек. Считается, что если камень помог психованному или больному ребёнку, то надо в благодарность оставить тут что-то – лучше всего игрушку.

Камень появился неожиданно, будто выскочил из-за сосен. Поговаривали, что камень вроде как ходячий, что в лунные ночи видели его то тут, то там по всему парку, но вот это, по моему мнению, полнейший бред. Не бывает бродячих камней. Вот и сейчас – камень хоть и проявился вдруг, но при этом находился на своём всегдашнем месте – как раз напротив кочегарки восьмилетней школы.

Катька остановилась. И я остановился. Думал, что сейчас вот-вот… Но она сказала:

– Смотри.

И пальцем указала. Я посмотрел.

Прямо между нами на тропинке стоял блестящий пластмассовый грузовичок. Китайский, сразу видно.

Меня это несколько раздосадовало. Насколько я знал, целоваться в первый раз следовало как раз в непосредственной близости от камня, а не в пятнадцати метрах от него. Грузовичок же стоял как-то уж очень необычно, словно кто-то его тут нарочно выставил. И стеклянные фары так поблескивали…

Красненько.

Но проявлять постыдное малодушие не хотелось, я шагнул к машинке, наклонился, хотел откатить в сторону.

– Не надо! – остановила меня Катька.

– Почему?

– Ты что, не видишь? Не видишь, как он стоит? Отойди лучше.

Я отошёл.

– Он не хочет, чтобы мы прошли, – с досадой сказала Катька. – Не время, не место.

– Ерунда…

– Не ходи, говорю! – Катька поймала меня за локоть. – Тут постоим…

– Как знаешь.

Мы глядели на камень.

– А у меня в детстве нога подгибалась, – сказал я. – Бабушка меня на нём два часа держала. Потом прошло.

Чёртов камень. Тупой камень, не пустил. Не пустил, а мы могли бы и поцеловаться. Могли бы. Не везёт.

– Раньше тут олень был, – сказала Катька. – Я фотографию видела…

Она уселась на пень от сгнившей сосны. Я стоял рядом. Я ждал. Брать инициативу в свои руки не хотелось – Катька вполне могла обсмеять, выставить идиотом.

Злость. Я почувствовал её, лёгкий толчок в спину.

– Это правда, что тебя… – Катька дунула в сторону музыки. – Ну, к нему… прикрепили, что ли… Правда?

– С чего ты взяла?

Я постарался усмехнуться как можно более пренебрежительно, злость продолжала толкаться.

– Да так, поговаривают…

Катька смотрела на меня и как бы сквозь.

– Да, – я покачал головой, – придумают же…

– А что, не так разве?

Я выдержал паузу, затем снисходительно сказал:

– Видишь ли, у его отца возникли некоторые проблемы. Ну, раньше, до того как его сюда перевели. Бизнес-свойства проблемы. Он был вынужден даже город поменять. А Упыря… ну, то есть Дениса, вроде как выкрасть пытались. Это давно было, но отец его на всякий случай не хочет, чтобы пацан один оставался. Вот меня и упросил.

– Так ты что, телохранитель, что ли?

– Да не, какой я телохранитель… так, на всякий случай присматриваю. Чтобы с парнем ничего не случилось, я же говорю.

– Присматриваешь, значит?

Кажется, Катька не поверила. Как-то левая щека у неё презрительно дёрнулась, но слегка, самую малость.

– Угу.

– И почём нынче рыбка? – ехидно осведомилась Катька.

– Ни почём. Я же не за деньги, а просто, попросили. У его папашки брат родной в Москве в одном вузе ректором, так что вот.

Это я сейчас выдумал. Экспромт, так сказать. Сказал с наивозможной небрежностью.

– Нормально… – Катька кивнула уже без ехидства. – Нормально. Только он какой-то… Противный.

– Привыкай, теперь он в нашем классе учиться будет.

– Он же маленький! – удивилась Катька.

– Это он с виду маленький, на самом деле он наш ровесник. Просто… ну…

Я огляделся.

– Он это… больной. Что-то эндокринологическое. Нельзя больше трёх килограммов поднимать. Жалко пацана, короче.

– Ясно. А я думала, что ты к нему в холуи записался.

Промолчал. А что мне было сказать? Я бы и дальше молчал и наливался злобой, но тут из темноты вывалился Вырвиглаз, как нельзя кстати.

– Как это трогательно! – просюсюкал он. – Милые клянутся в вечной любви над гробом Бэмби…

– Чего концерт не слушаешь? – Я отошёл от камня, с независимым видом привалился к сосне.

– Всё, концерт накрылся, – сообщил Вырвиглаз. – У Пятака струны порвались, он всех подальше послал, теперь там диско-шмиско играет.

Я прислушался. «Маркус Вольф» больше не звучал, по парку действительно распространялось что-то приторно-карамельное, ты меня не полюбила – нечего любить дебила. Как раз те самые труселя.

– Так и знал, что вы тут. – Вырвиглаз плюнул на камень. – Романтики. А я к тебе, Леденец, между прочим. По делу. Там не успел сказать, а сейчас вот…

– Зачем? – не понял я.

– За бронепоездом, – ответил Вырвиглаз. – У меня к тебе конкретное предложение – пойдём в батор.

Катька скептически хмыкнула. Всё-таки скот. Не мог потом со своим батором, вот так, при Катьке…

– Зачем? – опять тупо спросил я.