Мертвецам не дожить до рассвета. Герметичный детектив [СИ]

Ворон, кажется, с удивлением смотрел на очередного человека, который вздумал донимать его своим вниманием.

— Ап-ап, ап-ап, — дразнил казак ворона пальцем, просовывая его за решётку. Ворон разглядывал палец, но охотничьих инстинктов не проявлял. Не было у него желания глупо охотиться за пальцем, но вот казак, казалось, играл сам с собой. Только ему чудилось, что ворон уже намерен его тяпнуть, как он тут же отдёргивал руку.

— Глупая птица, ничего не соображает, — говорил казак, продолжая свою игру-дразнилку.

— А вы чьи, хлопцы, будете? — спросил Братухин машинистов, сбившихся в одну кучку на скамейке. При этом он упёр кулаки в бока, дабы выглядеть грознее.

— Мы машинисты. С того паровоза, — ответил Павел Нелюбин, показывая в сторону огромной машины, которая без топлива стояла мёртвым грузом и была бесполезна.

— А за кого сражались?

— Да не за кого. Машинисты мы.

— Как не за кого? А для кого паровозы водили?

— Ну для красных, а как же нам их было не водить? Уголь будет, для вас будем водить, — сказал Нелюбин и попытался улыбнуться, дабы разрядить обстановку.

— А воевали где в войну с немцами?

— Не, это мы не воевали, — бойким окающим говорком ответил Колька, — мы же это только поезда водили. Нас как специалистов не призывали.

— Отсиделись, значит, — с усмешкой заключил Братухин. Глаза его смотрели на машинистов с хитринкой; в глазах таких людей, как Братухин, всегда есть что-то большее, чем просто взгляд. — А раз машинисты, значит коммунисты?

— Не-е, кокие мы коммунисты… — простодушно отвечал Колька.

На слове «коммунисты» Фёдор Нестеров насторожился и повернул свою голову в сторону разговора, наблюдая за тремя машинистами и своим командиром. Этих трёх он не знал и был готов к любому развитию событий, но только не к тому, что ворон, воспользовавшись его опрометчивостью, клюнет за палец. Костяные щипцы сомкнулись на указательном пальце левой руки, и когда казак выдернул его, палец уже полыхал огнём, а там, где клюв сжал сильнее всего, пролегли кровавые борозды укуса.

Фёдор громко и матерно выругался, но ворон уже с довольным видом победителя сидел на суку и свысока разглядывал поверженную жертву.

— Кусачая тварь, — заключил Нестеров и отошёл в сторону.

— Зачем ты к нему лез? — с хохотом спросил Братухин.

— Хотел поиграть с ним, а он кусаться вздумал, подлюка.

Офицер отвлёкся от машинистов, но Тихон, до этого молчавший, вдруг подал голос, обратившись к Братухину:

— Так, значит, Колчак и до этих мест добрался?

Офицер повернул голову в его сторону.

— Да, скоро большевикам кранты, — он пытливо глянул в глаза Тихону, и всем что-то недоброе померещилось в их взглядах. Ни Тихон, ни Братухин друг другу не доверяли и были настроены враждебно. Это сразу улавливалось. Какая-то нить, напряжённая как струна, пролегла между ними.

— Я вас где-то видел, — сказал Братухин.

— Не-е, вряд ли, — ответил машинист, — я бы вас тоже запомнил.

— А откуда вы паровоз гнали? — пытаясь что-то выведать, спросил Братухин.

— Со станции Каменчуги, — торопливо ответил Павел Нелюбин, уставив на Братухина своё квадратное лицо, — белые в наступление пошли, вот нам и приказано было машину спасать, да угля только до сюда хватило.

Братухин кивнул головой на его ответ и отошёл, о чём-то размышляя.

Разбились на кучки: военные сели за буфетный стол, отец Михаил со старухой за соседний, машинисты — на скамейку возле котельной, пленный — в стороне от всех. Ничто этих людей не объединяло, даже отталкивало какое-то недоверие, какая-то недосказанность.

Станционный смотритель принёс солдатам чай.

— А ты здесь давно работаешь?

— На вокзале с самого дня основания, более десяти лет, — нахально любопытному Братухину ответил станционный смотритель.

— Так ты, значит, знаком с Дмитрием Костомаровым?

— Конечно, много лет. Хороший был барин и человек!

— Как говоришь, тебя зовут? — переспросил Братухин.

— Степан Тимофеевич.

— Давай, Степан, садись к нам, я племянник Дмитрия Олеговича.

— Племянник? — удивился станционный смотритель.

— Да, по мамке племянник. В детстве столько раз у него в имении гостил.

— Не может быть, — продолжал удивляться станционный смотритель, присаживаясь на стул.

Заявление Братухина вызвало в зале широкий интерес. Отец Михаил и машинисты повернули головы, чтобы послушать их разговор.

— А вот эта женщина, — указывая рукой на хмурую старуху, добродушно продолжал Братухин, — тоже знала моего дядю.

— Так я его тоже знал. Хороший был человек. Это же он станцию выстроил и оранжерею пристроил.

— Чего? — не понял казак, вмешавшись в разговор.

— Оранжерею, — повторил станционный смотритель.

— Федя, не мешай, иди посмотри, — указал Братухин на дверь оранжереи. У него был довольный вид, что он образованнее невежественного казака.

Фёдор поднялся.

— А мы ведь сегодня на его усадьбу заезжали, в Дмитрово, да красные там хорошо позабавились. Могила, а не дом. Стёкла повыбиты, всё растащено… Ужасная картина, а какое было имение, и вспоминать, Стёпа, не хочется. Грустно… Они же его, суки, прирезали… Дядю моего. Найти бы их, я бы медленно их придушил, не торопясь, чтобы помучались гады.