Они оба бросились в покои смотрителя. Хозяин, устремившись к шкафу, сказал, что достанет подушку, Гай побежал на кухню, но где искать бинт, он не знал. От разнообразия кухонных приборов, банок и коробок разбегались глаза. Гай выдвинул один из ящиков и, обнаружив там железную коробку из-под карамели, решил, что бинт может лежать в ней. Но открыв крышку, он нашёл там что-то совершенно странное. Небольшие жёлтые мятые кусочки покоились на дне. Среди них было одно обручальное кольцо, и по совпадению оттенков Гай как-то интуитивно понял, что кусочки эти тоже золотые. Он уже закрыл ящик и положил коробку на место, когда сознание его окончательно сообразило, что эти кусочки некогда были зубами, но, не придав этому никакого значения, он спешно продолжил поиски и, наконец, нашёл пожелтевший измятый старый кусок бинта.
Радуясь своей находке и заливаясь улыбкой, он вбежал в зал, но его старания были тщетны. Все молчаливо столпились над раненым парнем, а казак, обхватив шею красноармейца внутренней стороной локтя, сжал её. Раненый несколько раз дёрнулся, тело билось в агонии, но потом быстро обмяк, и всё было кончено.
Глядя на испачканный кровью рукав сермяги, казак выругался.
— Что вы с ним сделали? — испуганно спросил Гай.
— Ему всё равно было не жить, — холодно ответил казак, — нечего с ним возиться.
— Мы могли спасти его. Он же никому не причинил зла, — слабовольно, говоря как будто сам себе, произнёс Гай.
— Не расстраивайтесь, — беря за плечо Гая, попытался утешить его отец Михаил, — мученик отмаялся. Теперь его душа отправится к богу.
— Да шли бы вы… — встрепенулся Гай и, дёрнув плечами, рванул с места, но идти было некуда. Он отошёл к окну, но поняв, что за ним и тут наблюдают, вышел в оранжерею. В оранжерее было холоднее, чем в зале, но всё же тепло, однако совсем не было освещения. А находиться в тёмном, нетёплом помещении было неприятно, к тому же в оранжерее стоял какой-то неприятный, как будто протухший, запах, и Гай почти сразу из неё вышел.
Подойдя вплотную к Фёдору, он укоризненно сказал ему: «Вы бы хоть сделали это не при даме!»
— Небось, переживёт, — грубо ответил казак.
Гай отошёл.
— Что с мертвяками делать будем? На улицу их? — спросил Братухин казака.
— Нельзя, там волки. Ещё почуют запах крови, опять к коням полезут.
— Тогда пускай здесь валяются, — равнодушно решил офицер, — мне не мешаются.
Егору же от вида мертвецов и общей покойницкой атмосферы, царившей в зале, было не по себе, но остальных такое обилие мертвецов, по-видимому, никоим образом не трогало. Труп Раисы Мироновны раскинулся у скамейки возле входа в оранжерею. Её тучное тело с обезображенным лицом валялось на боку в некрасивой позе, месиво лица с открытой впадиной рта повёрнуто в сторону буфета, с её смертельных ран на пол уже натекла небольшая затвердевшая лужица крови, руки закинуты крест на крест, а ноги согнуты и лежат одна на другой. Рядом с ней — перевёрнутый стул, никто не решился его поднять.
Тело Тихона с побелевшим лицом вытянулось по струнке между этой же скамейкой и буфетом; глядя на его позу можно было подумать, что он отдыхает. Тело красноармейца — между выходом на улицу и киоском буфета, аккурат возле окна. Его уволокли туда, чтобы не мешалось. Из головы на грязную кафельную плитку вытекла кровь, которая теперь была размазана у входа от того, что бедолагу перед смертью таскали туда-сюда. Там же, где окончательно бросили тело, из виска натекло небольшое, переливающееся под лампами как яд, красное пятно. Лужица как лужица, но что-то ядовитое, нездоровое было в ней. Гай взглянул на неё, и этот цвет въелся в его сознание.
Как смертоносная гарпия, воцарившись на стенках буфета, гордо восседал ворон, наблюдая за действиями живых и покоем мертвецов. Освободившись из клетки, птица чувствовала себя увереннее и с большим интересом присматривалась к происходящему.
Гай взглянул на ворона, и эта птица показалась ему умнее и рассудительнее его самого. Что-то было во взгляде этого ворона, какой-то проницательный, совершенно не звериный рассудок.
Заинтригованный этим взглядом Гай подошёл ближе к ворону, ступая так, чтобы не задеть лужицу крови, и, опёршись плечом на стенку буфета возле птицы, принялся наблюдать. Ворон сначала глядел на него недоверчиво, пытаясь понять, что он замыслил, но потом, отступив от него в сторону на пару своих маленьких вороньих шажков, успокоился и принялся дальше осматривать зал.