Мертвецам не дожить до рассвета. Герметичный детектив [СИ]

Разобравшись с сатанистом, казак, обруганный Братухиным, принялся чинить окно. Задумчивый Гай, как мог, помогал ему в этом, а напряжённый Братухин, не выпуская из руки «Браунинга», пристальнее чем обычно следил за пленными. Теперь уже не было разделения на военных и гражданских. Было разделение лишь на тех, у кого есть оружие и у кого нет оружия. Трое сидели на скамейке со связанными руками, жена сатаниста с Михаилом — за столом и, хоть руки их были свободны, они чувствовали, что не могут и двинуться без разрешения офицера.

Поискав, чем бы залатать окно, казак не придумал ничего лучше, чем отодрать фанеру от буфета и заколотить оконный проём. Фанеру оторвали быстро, но даже найдя в покоях смотрителя молоток, долго не могли приладить кусок фанеры к разбитому стеклу. Стекло хрустело и трескалось под ногами, удары молотка разлетелись по залу, волны холодного воздуха разбивались о тела казака и Гая, заставляя их спешно работать. Наконец, вместо стекла на окне появилась убогая заплатка из нескольких кусков фанеры. Халатное выполнение работы позволяло холодному воздуху с лёгкостью просачиваться в помещение через многочисленные щели. Из окна нещадно сквозило.

Приладив фанеру, Фёдор отправился в котельную, чтобы подкинуть дров и немного обогреться, а Гай, усевшись за стол возле того места, где была выгравирована кровавая печать демонического Князя Фурфура, громко объявил:

— Настал мой черёд. Не я это придумал, но у нас повелось, что сегодняшней ночью мы узнаём о чужих грехах и каемся в своих, — проговорил Гай и, убедившись, что его слушают начал свою исповедь.

ИСПОВЕДЬ ЕГОРА ГАЯ

— Не важно, верите ли вы в особенность сегодняшней ночи или вам она представляется совершенно обычной. Не важно, преклоняетесь вы Богу или Сатане, но Ложь и Истина от этого не перестанет существовать, и Добро всегда будет противостоять Злу. Это верно, так же как и то, что за всё приходит расплата, и скелет, спрятанный в шкафу, рано или поздно приходится вынимать.

Сегодня было много сказано о том, что в этом зале собрались лишь тяжкие грешники. Может быть не мне об этом судить, и я не стремлюсь кого-то в чём-то уличить, но когда я говорил о грешниках, я имел в первую очередь себя. На моей душе лежит грех, который преследует меня уже много лет, и сегодня ночью я либо расстанусь с ним, искупив его, либо понесу его дальше, если Господь дарует мне жизнь!

Моё воспитание и моя жизнь были достаточно степенны, меня воспитывали богобоязненные, праведные родители, и я рос послушным сыном, но у меня был брат. Он был старше меня и почему-то был более любим родителями. Я уж и не помню, в чём это проявлялось, но я это как-то отчётливо ощущал. Всё лучшее доставалось ему, даже улыбки матери и отца сияли ему чаще, чем мне. Он был примером семьи, главным любимчиком всех родственников. И, естественно, это не могло не вызвать моей ревности, ведь разница у нас с ним была всего два года.

Из-за этого мы часто дрались, и я чаще, чем он, был инициатором драк, и если гнев родителей поворачивался даже против нас обоих, я уже был рад от того, что ему никто не улыбался, мирясь одинаковым с ним положением. Потому находиться в опале мне нравилось больше, чем ощущать те моменты, когда мой старший брат более любим, чем я, когда ему достаётся всё, а я — пустое место, придаток семьи.