Мертвецам не дожить до рассвета. Герметичный детектив [СИ]

Теперь Кацмазовский был, хоть и уродливо, но распят. Одна рука более чем на 45 градусов вытягивалась к потолку, другая же почти горизонтально была натянута к стене. Суставы Кацмазовского вытянулись, всё тело напряглось как струна. Он, открыв глаза, увидел под собой только труп Раисы Мироновны и открытую дверь оранжереи, в которой на полу, как грязные, воняющие разложением мешки, лежали выкопанные трупы вперемешку с комьями земли. Кацмазовского охватила паника, и он задёргался, чем только более причинил себе боль. Путы крепко удерживали руки и тело.

Мучители же, зайдя за спину Михаилу, дивились своей работе.

— Здорово придумано, — восхищался казак, — распять еврея. Сейчас я его плёточкой-то подзадену.

— Зачем вы мучаете человека? — наконец вступился за еврея Егор Гай. Он только сейчас осознал, что намерения его командира и подручного казака более чем серьёзны.

— Касатик, — зло, блестя глазами, произнёс Братухин, — не твоего ума дело! Ты если возмущаться вздумаешь, на его месте окажешься, понял меня?

Глаза Братухина были не просто злы, они были безумны, налитые злой местью, они пугали уже на расстоянии, а когда Братухин приблизился, Гай и вовсе шарахнулся от него.

— Пора уже показать всем этим евреям, чья это страна. Пусть они знают, кто здесь хозяин, и не забывают, что они всего лишь гости!

Казак в это время подвёл к ним за руку жену станционного смотрителя Валентину.

— Что вы делаете с моей женой? — возмутился сидящий на скамейке сатанист.

— Не верещи, — рявкнул казак.

Достав где-то пару полотенец, он связал ей руки и привязал к радиатору отопления.

— Пожалуйста, не надо, — умоляла женщина.

— Не ори, — громко пробасив ей на ухо, предупредил казак, — это чтобы ты сдуру нам мешать не вздумала.

— Правильно, — радостно заливаясь своей масляной улыбкой и бешено поблескивая глазами, подтвердил Братухин. Он ещё раз зло поглядел на Егора Гая, но тот лишь опустил глаза, ему приходилось подчиняться воле обезумевшего командира.

Привязав женщину, они направились к распятому Кацмазовскому. Еврей колыхался, пытаясь устроиться поудобнее, но ремни не ослабляли, а наоборот с каждой секундой усиливали свою хватку, резали руки и вытягивали суставы; держать своё тело на весу становилось всё тяжелее и тяжелее.

Взяв принесённый со склада кнут, казак принялся стегать им спину Кацмазовского. Неистовый вопль наполнил зал, и страшно было слышать нечеловеческий крик, видеть же бьющееся в мучениях худое тело еврея было и вовсе невозможно. Резкие кровавые раны зазияли на спине, красная кровь засочилась, а казак с упоением продолжал хлестать спину страдальца, упиваясь предоставленной возможностью поиздеваться над человеком. Кнут взмахивал в воздухе и с хлёстом опускался на худую спину Михаила; под ударами тело Михаила вздрагивало, как от электрического разряда, и ужасный стон срывался с его глотки. Но только казак отводил назад плеть, чтобы нанести новый удар, как Кацмазовский принимался молить о пощаде, он умолял, и, дабы насытиться мольбами, казак переставал бить его по спине кнутом и с наслаждением слушал сладкие уху мольбы, но вот, наслушавшись вдоволь, он вновь решительно принимался за своё дело.

— Ладно, кончай, — остановил его Братухин, — а то зашибёшь раньше времени. Он так и всего представления не увидит.

Казак отдышался и оглядел зал. Головы пленных, внимательно следившие за происходящим зверством, тут же отвернулись и уткнулись в пол, теперь им было уже по-настоящему страшно. Привязанная женщина уткнулась лицом в угол между буфетом и стеной, из разбитого окна на неё сквозил холодный воздух. Гай же сидел в противоположном углу за столами, сжавшись как младенец и закрыв уши руками, дабы не слышать кошмарных криков Кацмазовского, которые непостижимым образом передавали мучения этого человека. Каждый крик, каждый стон отдавался болью в теле Егора, и он сочувствовал этому незнакомому человеку не только мысленно, не только духовно, но и как будто физически: спазмы сжимали его, тело напрягалось от каждого крика. Один лишь ворон, восседая на верхушке своей клетки, с любопытством наблюдал за поркой.

Пошептавшись между собой, Братухин и Нестеров принялись за новое дело. Передвинув всё тот же стол, Братухин установил его точно между двумя колоннами, как раз напротив двух выходов из зала. Над столом, как и в прошлый раз, возле электрической лампочки свисала цепь, от бывшей там некогда люстры. На этот раз он продел через цепь верёвку. Один её конец он оставил болтаться, другой же завязал в петлю, на каких вешают людей. Следивших краем глаза за его приготовлениями пленных потряс самый что ни на есть глубочайший ужас. Эта петля готовилась кому-то из них.