Мертвецы тоже люди

Девицы смущались, когда красавец бард оглядывал их необычными рысьими глазами, и, принимая это как знаки внимания, бежали хвастаться подругам.

С тех пор как Инкубу исполнилось шестнадцать, весь город гадал, какой же счастливице достанется самый видный жених Лукоморья.

Но он почему-то не торопился, в двадцать пять лет принял даже обет безбрачия, чтобы не связывать себя нежеланным обязательным по закону браком.

Василиса слышала, как в народе обсуждали, что, мол, привёз князь Инкуб Острый в город прекрасную царевну, иноземку. Кто-то уверял, что царевна из южных славянских земель, поскольку речь её, похожая на русскую, была всё же не совсем понятна большинству горожан.

Царевна и впрямь была красоты неземной, плыла словно лебедь белая, но обычаев местных не знала, и народ относился к ней с тем сдержанным уважением, которое обычно выдаёт недоверие.

Сегодня большая толпа следовала за Инкубом по пятам. Как же иначе: на великом барде в «волчью неделю» надета япончица, подбитая белоснежным мехом северного волка. Сегодня его охота. Сегодня женится князь Инкуб Острый, Великий бард Лукоморья, сын и наследник царя Бессмертного – Иван-царевич!

Народ всегда смотрел на Инкуба с любопытством. Голубая кровь высвечивала его глаза кобальтовой синевой: они то казались бездонно-чёрными, то синими, как васильки. Алые губы, твёрдые, как сургучная печать, плотно сжаты. Широкие плечи раскачиваются над толпой, сверкая драгоценным таусиным аксамитом под белым мехом япончицы.

О да, голубая кровь видна издалека.

Инкуб невольно пригладил обнажённую голову под пристальным вниманием любопытных глаз. Он не любил, когда обращали внимание на породу в его лице.

Девицы и бабы перешёптывались, глядя на князя, обсуждая наряд и убор невесты, за которой князь следовал тенью.

– Да, царевна-то – перестарок, – с завистью глядя на невесту, скривила губы молодуха лет двадцати, – говорят ей уже осемнадцать лет стукнуло, заневестилась. У нас девушки в пятнадцать дома засиживаются, к колодцу желаний бегают…

– Перестарок, да, – ответила ей подруга, – а своего не упустила. Через три дня молодухой станет, и все забудут, что она до восемнадцати засиделась в девках. Лучшего жениха отхватила. Гляди-ка, как Иван-царевич, бард наш князь Инкуб Острый, за ней увивается, глаз не сводит… А она-то будто и не замечает, как он её голубит, как токует рядом, любуется! Вот помяните моё слово, как на качелях девки станут качаться, Иван-царевич первым её украдёт, никому не уступит. Учитесь, бабы!

Чуть поодаль за Инкубом шли его друзья, боярин Афоня и тысяцкий Ингорь, вежливо не мешавшие токованию жениха. Следом шагало человек десять из дружины, волхвы в золотых одеждах, сваха, а за ними толпился разночинный, любопытный люд.

– Ой! – всплеснула руками крепкая, румяная старуха в цветастом платке. – Ой, держите меня, бабоньки! Наш-то какой красавец! Писаный! Смерть всем девкам в городе! Я бы и сама с ним замутила, да мой старик заревнует!

Толпа взорвалась весёлым смехом.

– Дуры, вот, дуры! – шепеляво возмутился седой мужичонка в новом армяке. – Вше бабы – дуры в «волчью неделю». Поштыдилась бы, Акулина, чай, не шишнадцать уже!

– Скажи: «Все бабы дуры», – только дура и обидится, – не полезла за словом в карман боевая баба и вновь принялась расхваливать красавца жениха.

Девушки, смеясь, забрасывали Инкуба пшеном и гречкой. Он прикрывал рукой лицо, улыбаясь им. Иногда самая смелая подбегала к барду и целовала в щёку:

– Выбери меня! Меня!!! Мой бард!

Василиса радостно озиралась вокруг, не понимая сути всеобщего веселья.

Из толпы то и дело кто-нибудь одобрительно замечал:

– Жених-то! Всем женихам жених!

– А невеста – пава! Лебедь белая!

– Пара! Вот ведь пара получилась!

– Голубь с голубкой!

– Иван-царевич!

– Царевна-лягушка!

– Что за праздник сегодня? – спросила Василиса, возбуждённо улыбаясь.

– «Волчья неделя» началась, – сдержанно ответил Инкуб. – Ты разве не знаешь, после Гюргиева дня?

– Не знаю, откуда мне знать? – Василиса пожала плечами. – У нас такое не празднуют! Ой, там качели! Пойдём скорее, Инкуб!

Василиса взяла Инкуба за руку и потянула за собой.

Дружинники позади засвистели, заулюлюкали, как только Василиса дотронулась до него. Инкуб, переплетя пальцы, крепко сжал её руку в своей.

Василиса остановилась и, коротко взглянув на Инкуба, весело рассмеялась:

– Что ты так смотришь на меня?

Инкуб не просто смотрел, он глаз не сводил; не отрываясь следил за волшебными движениями её тела, любовался языком глаз и губ, восхищался переливами лент и тканей; предугадывая любое её движение, шёл близко, почти касаясь.

На Василисе был сарафан из шёлковой объяри.

Ткань мерцала в дневном свете, переливаясь, как перламутр, из муравчатого в драконью зелень. Тонкая горничная рубаха из белёного льна, собранная в жемчужные запястья в узких рукавах, богато украшенная по подолу багряной вышивкой, мелькала у коротких сапожек, когда девица при ходьбе поднимала подолы сарафана и таусиного летника из кутни, расшитого золотыми нитями в причудливые цветочные узоры.