Мертвяк

Покруче. Нечто подобное мне доводилось слышать… Так, легенды… Теперь следующее — в Москве доступ к информации о сделке могло иметь сорок восемь человек.

Мы насчитали двадцать шесть.

— Te, что имели доступ к прямой информации. Но сделать вывод можно по косвенным фактам. А ваш противник этим искусством владеет.

— Что дальше? Всем иголки под ногти? По батареям сапогами? Электроды к яйцам?… Или каждому глазастика приставить?

— Детектор лжи.

— Иногда балуемся. Пользы никакой. Понавыдумывали хренотень всякую…

— Есть аппаратура?

— Есть.

— Завтра все сорок восемь человек мне нужны. В укромном месте. Сначала техника, а иголки под ногти — потом…

Закончив с работой, Мертвяк потянулся. Сутки почти не спал. И спать не хотелось. Хотелось отдыха. Душой: и телом. Настоящего. Полного. Хотелось упоительного расслабления. И способ был лишь один.

— Пройдемся, — произнес он вслух, глядя на часы, которые показывали восемь вечера.

⠀⠀ ⠀⠀ *⠀⠀ *⠀⠀ *

У Светы Резниковой было отличное настроение. Вечер прошел прекрасно. В голове слегка шумело от шампанского. Вечеринка удалась на славу. Народу набралось человек десять, и Света была в центре внимания. Еще бы — наряд прямо из Франции. Сама покупала там две недели назад. Отец устроил поездку — обмен между студенческими организациями. Ах, Париж!

Света посмотрела на часы. Девять. Наверное, зря отказалась от предложения Ромки подвезти. Но он слегка поддатый, обязательно будет гнать как сумасшедший, потом сцепится с милицией, будет кричать, что его отец — депутат Думы — всем погоны посрывает. Потом их, конечно, отпустят, но вечер будет испорчен. Да еще Ромка полезет со своими шаловливыми руками… Так-то он смазливый, говорливый, но уж очень нахальный. То ли дело Жак в Париже. Мансарда. Разбросанная постель. Романтика…

Ветер приятно овевал разгоряченное лицо. На улице было немноголюдно. Ее обогнала женщина с угрюмым, похожим на свинью бультерьером в наморднике. Бультерьер кинул на Свету недобрый оценивающий взор, от которого ей стало, не по себе.

— У, зверюга, — прошептала Света.

Она взмахнула рукой, но такси промчалось мимо.

— Гордый, — прошептала она и стала ждать следующую машину. Пешком она по городу не ходила. Не могла ездить в метро. Моментально разбаливалась голова от присутствия толпы, тесноты человеческих тел и ощущения десятков метров грунта над головой.

— Ну же, — она снова взмахнула рукой, и, мягко притормозив, около нее остановилась иномарка.

— До Крылатского, — сказала Света, распахивая дверцу.

— Сколько? — спросил водитель.

— Сорок, — вяло произнесла Света, Ей расхотелось садиться в такую дорогую машину. Наслышана всякого. Времена ныне неспокойные.

— Да что вы, голубушка? — возмутился водитель, как истиный извозчик. — Стольник стоит. Но… Восемьдесят?

Торг успокоил Свету. Автоманьяк вряд ли будет торговаться.

— Ладно.

— Садитесь.

Машина тронулась с места.

Света потянулась на заднем сиденье. Зевнула. И неожиданно поймала в зеркале напряженный, угрюмооценивающий, как у того бультерьера, взор водителя..

— Остановитесь, — воскликнула Света. — Я забыла… Мне не надо… Остановите же!

— Здесь нет остановки, — пожал плечами водитель. — Вон знак… Да что вы нервничаете? Вот здесь остановим.

Машина начала тормозить. Водитель предупредительно распахнул заднюю дверцу.

Света почувствовала себя полнейшей дурой. Закатила истерику. Померещилось спьяну незнамо что. Что о ней подумают? Конечно, этого водителя она никогда больше не встретит, но как-то неприятно и неудобно выглядеть такой дурой.

— Извините. Поехали дальше, — сказала она.

— Как скажете.

Шофер нажал на газ. Он ничем не выдал охватившее его ликование. Кажется, вечер обещает быть очень и очень славным. Именно такой вечер и нужен был Мертвяку…

⠀⠀ ⠀⠀ *⠀⠀ *⠀⠀ *

Глеб сейчас чем-то напоминал спортсмена-профессионала, возвращающегося в большой спорт. Снова становятся гибкими мышцы, возвращаются былая реакция и рефлексы, а главное, возвращается привычное ощущение борьбы, напряжение, без которого, как выясняется, мир был не тот — тускл, скучен, непривычен.

Только Глеб вернулся не в спорт. Он вернулся к привычному занятию воина — к войне. И от неверного шага, движения, расчета зависела не судьба олимпийской медали, а жизнь твоя, твоих друзей или просто посторонних людей, которых ты по призванию и предназначению воина обязан защищать.

В состязаниях со смертью Глеб острее ощущал вкус жизни. Он четче воспринимал ее, она засияла множеством оттенков. Снова Глебу суждено было свершать невозможное. Делать то, что не сделает никто другой. И это наполняло его не столько гордостью за себя, сколько чувством нужности, незаменимости, долга.

Глеб и Артемьев сидели на конспиративной квартире — КК-10, и подбивали итоги.

— Обмен ударами состоялся, — сказал Артемьев. — И мы, и они действовали не лучшим образом. Конечно, не считая амстердамской акции. Тут мы показали класс.

— Могли бы сработать и лучше.

— Деремся пока с закрытыми глазами. Очертания противника смутные.

— Настя… Я физически ощущаю, как мы теряем время.