Мертвяк

— Из Штатов. Какое-то химическое вещество. Чуть ли не у вояк американских его тамошняя американская братва стырила.

— Ох, Муравьед… А почему бы тебе самому или твоему пахану этим не заняться?

— Потому что сразу понятно станет, откуда ветер дует. Такой кровавый разбор пойдет, каких свет не видывал.

— Откуда ты про все знаешь?

— У Трактора лепший кореш есть. Так ему Трактор еще больше, чем мне, поднасолил. А свинью корешу подложить — святое дело.

— Почему ты думаешь, что я смогу это сделать?

— Потому что сразу твою породу усек. Чтоб такие Брюсы Ли да не при делах… Ха!

— Как этот товар называется, не знаешь?

— Это, как его… Лед… «Синий лед», правильно.

— Как тебя найти, Муравьед?

— А тебя?

— Меня не найдешь.

— Да и меня непросто. Порхаю, как птичка, с места на место.

— Ладно… — Глеб назвал контактный телефон, который ему для подобных случаев дал Артемьев. — Запомнил?

— Еще бы… Ну как, поможешь, Брюс Ли?

— Помогу.

— За тебя. — Муравьед двумя глотками осушил кружку, подержался за больной бок, потом встал и направился к выходу.

⠀⠀ ⠀⠀ *⠀⠀ *⠀⠀ *

Впервые за все время руководства Комитетом по помилованию на ее заседании Семен Борисович Резников сидел не на председательском месте. К подобным вещам он относился очень ревностно. На словах он презирал бюрократическую, государственную и любую другую систему «насилия над личностью», но внутри что-то непроизвольно начинало петь тонкой радостной струной, когда он подписывал документы или солидно возвышался в начальственном кресле. Ему нравилось быть руководителем, нравилось вершить людскими судьбами.

И когда в его кресло усаживался кто-то другой, это вызывало у него болезненное чувство. Противоестественный страх, что ему уже в это кресло сесть не дадут.

Сегодня Резников забился в самый угол. И его не волновало, что на председательское кресло взгромоздился ветеран ГУЛАГа, старый писатель-маразматик, который сегодня вел заседание в качестве старейшины. Происходящее Резников воспринимал как бы со стороны.

— Копадэе Георгий, семидесятого года рождения, — докладывал об очередном кандидате на помилование член комитета, скульптор. — Восемь изнасилований, три убийства. Учитывая молодость, хорошие характеристики с места жительства в Республике Грузия, плохое здоровье, а также чистосердечное раскаяние, рекомендую заменить пожизненное заключение пятнадцатью годами лишения свободы.

— Надо поддержать, — затряс склеротическими щеками писатель-гулаговец. — Если здоровье слабое, там долго не проживет. Вот, я помню, в тридцать девятом….

Заседание затягивалось. На рассмотрении несколько сот прошений. Й при этом выслушивать воспоминания писателя-зека о былых временах… Народ начинал ворчать. Писателя еле-еле утихомирили.

— Особо опасный рецидивист. Восемь судимостей. Последняя — за умышленное убийство. Отбыл половину срока.

— Нельзя же человека всю жизнь в тюрьме держать — подал кто-то голос.

— Помню, у нас в сорок четвертом под Магаданом… — опять принялся за старое гулаговец.

— Голосовать надо! — публика была готова взорваться.

Резников механически поднимал руку. И очередной убийца, вор или насильник благодаря этому заученному движению выходил на свободу. Очередной преступник еще раз убеждался — закон что дышло, куда повернешь, туда и вышло. Нужно только иметь подходы к тем, кто им вертит.

— Ольга Борисовна Пасюк, осуждена за умышленное убийство трех человек. Использовала клофелин для приведения собутыльников в бессознательное состояние. Трое умерли. Имеет несовершеннолетнего ребенка. В колонии уже четыре года.

— А вот я помню, в сороковом вели два этапа, — Начал писатель. — Мужской и женский… Так оба ринулись навстречу и на снегу друг друга начали иметь. И ничего конвойники сделать не могли. А потом…

— Будем голосовать или нет?

— А, конечно…

— Против — один. Девять — за.

Члены банды несовершеннолетних, терроризировавшей шахтерский пригород, — на свободу… Изготовители спирта — отравители — на свободу… Депутат бывшего Верховного Совета Союза от демократической фракции — растление малолетних — на свободу… Взятка — сорок пять тысяч долларов на свободу…

Резников механически продолжал поднимать руку. Он пребывал в каком-то полузабытьи.

— Нападения на водителей. Всего одно убийство. Голосование.

Резников вновь поднял руку, и соседка — поэтесса в возрасте, прославившаяся в свое время стихами о пионерах и октябрятах, удивленно тронула его за плечо.

— Степан Борисовичу вы что, против помилования?

— А? Что? Я не знаю…

Он растерянно потряс головой.