Мертвяк

Резников замер на заднем сиденье, уставившись куда-то в одну точку. Артемьев тронул «Волгу» с места.

Некоторое время ехали молча. Потом Резников спросил:

— Жена знает?

— Нет.

— Она умрет, — произнес Резников и замер, будто боясь неверным словом вызвать обвал.

Артемьев смотрел на сидящего на заднем сиденье человека. И вспоминал то, что ему пришлось повидать днем.

— Их найдут? — наконец спросил Резников.

— Убийц?

— Да.

— Убийца скорее всего был один.

— Кому это понадобилось? Кому?

— Похоже, мы знаем, кто это. У него уникальный, свой почерк. Он его не скрывает. Не таится. Артист в своем деле. И любит заявить о себе.

— Кто он?

— Рауль Фахитович Брызов. Особо опасный рецидивист.

— Брызов?!

— Кличка — Мертвяк. Должны помнить… — с трудом сдерживаясь, произнес Артемьев:

Резников вновь замер на сиденье..

А Артемьев переключил скорость, вжал педаль газа, и машина резко рванула вперед, будто подстегнутая злостью ее водителя. Артемьеву хотелось многое сказать. «Это ты, стервец, убил свою дочь» — так бы и швырнуть в лицо. Ведь именно Резников и его приятели выпустили из бутылки этого кровавого джинна — Мертвяка. Они не дали его в руки палачу. Равно как выпустили и многих других, подобных мертвяку. «У тебя самого руки в крови», — мог бы еще добавить Артемьев. Но он ничего не сказал. На заднем сиденье машины сейчас сидел не председатель Комитета по помилованиям, а всего-навсего раздавленный, несчастный человек, переживающий то, что не пожелаешь никакому врагу.

— Мертвяк, — еле слышно, прошептал Резников и дернул галстук на шее.

⠀⠀ ⠀⠀ *⠀⠀ *⠀⠀ *

Мертвяк разложил на столе исчерченные разноцветными самописцами бумажные лёнты.

— Прекрасно, — качал он головой, делая отметки красным фломастером.

Чумной, скривившись, наблюдал за ним, расположившись на стуле и смоля одну «беломорину» за другой.

— Отлично, — кивнул в очередной раз Мертвяк и поставил на диаграмме жирный крест.

Мертвяк наслаждался этим занятием. Он вспоминал те времена, когда еще не был Мертвяком, а был физиологом, кандидатом наук Раулем Брызовым. Он закончил Ленинградский университет, пришел в лабораторию академического института. Он был молод, талантлив. Не имел ни друзей, ни особо близких знакомых. Ему никто не был нужен. Люди сторонились его, ощущая едва скрываемое, порой вырывающееся наружу злое неистовство. Девушкам обычно хватало одного свидания с ним, когда в самый сладостный момент они вдруг ощущали стискивавшие их горло железные пальцы партнера. Им казалось, что эти пальцы уже не разожмутся. Однажды они действительно не разжались, и жизнь Мертвяка круто изменилась. Но это было потом. А тогда…

Тогда он занимался тем, что привлекало его в работе физиолога — взвешивал на весах эмоции человека, пытался пощупать их.

Тогда лай-детекторы считались одним из происков империализма, поэтому тематика была сформулирована хитро, чтобы не придрались бдительные идеологи — «некоторые аспекты исследования стресса». Подобные разработки проводились и в других, впрочем немногочисленных, лабораториях, и в НИИ МВД.

Мертвяка больше всего интересовали волны страха и боли. Он с детства знал, что тот, кто владеет страхом другого человека, владеет и его душой. Уже позже, раздумывая о своей судьбе, познав восточную мудрость, он посчитал, что именно тогда начал реализовываться его «дао» — естественный путь. Почему-то считается, что цель «дао» — слияние с Великой Пустотой, с божественным началом, растворение в нем. «Черные погонщики» воспринимают это как пустые умствования. Истинный «дао» — путь силы, а путь этот — в овладении страхом.

Как и встарь, Мертвяк мерил чувства людей. Но теперь, пройдя длинный путь, он знал о них куда больше, чем пятнадцать лет назад, когда защищал диссертацию на эту тему.

— Хоть убей, не пойму, как это железо читает мысли, — развел руками Чумной.

— Железо? Мысли? — презрительно, будто неразумное животное разглядывая Чумного, произнес Мертвяк. — Мысли это железо не считывает. Оно питается эмоциями. В этих чернильных линиях — биение человеческих сердец, мечущийся по венам адреналин, пробегающий мурашками по спине страх, самые тонкие чувства. Вот они, Чумной. Их можно пощупать. Взвесить.

— И что ты там взвесил? Чей страх?

— Страх… — усмехнулся Мертвяк. — Амброзия для тех, кто умеет ценить чужой страх.

Чумной передернул плечами. Ему было жутковато рядом со свойм старым корешем. «Полный псих», — в очередной раз подумал вор.

— Как только ты разбираешься в этих бумагах?

— Очень просто. Когда задаешь человеку вопрос, который его касается, — сердечко-то у него екнет. И руки вспотеют. И температура повысится… Спросишь тебя, Чумной, не ты ли в семидесятом году уложил Степу Корыто, мускул у тебя не дрогнет. А машина покажет, как сердечко у тебя сжалось. И возьмет тебя, Чумной, опер за шкирку и посадит в изолятор, а?

— Типун тебе на язык.

Чумной уже с гораздо большим интересом посмотрел на ворох бумаг.

— И как определить? — спросил он.