Мёртвое

Бет смотрела из дверного проема шкафа, не в силах выйти наружу. Волосы спутались после их соития, маленькие груди вздымались, снова нуждаясь в его касаниях. Полукружья под ее глазами потемнели, как застарелые синяки. Он чувствовал, как его семья пытается захлопнуть дверь у нее перед носом, почитая свой жалкий театр теней делом более важным, чем его влечение к девушке со стороны, и он удерживал эту дверь всеми доступными его существу силами – сопротивляясь так отчаянно, что штукатурка сыпалась со стен. Дом стенал и визжал при этом, будто побиваемый раб.

– А ты упрямый малый, – заметила его сестра.

– Еще какой. Это у нас в крови.

– Останься со мной, Джейкоб, – умоляла Бет, но все, что он мог поделать, – жестом попросить ее подождать, не умирать совсем, прекрасно понимая, в общем-то, что податься ей отсюда некуда и у их союза нет счастливого будущего. Он слабо улыбнулся ей, осознав, что должен узнать, что хочет показать ему Рейчел, и раскрыть причины происходящего с ним – узнать, что там случилось десять лет назад и когда, черт возьми, эхо той мистической катастрофы перестанет его преследовать.

Он позволил двери медленно закрыться за ней – так мягко, как только мог. Это был способ сохранить ее в безопасности в его комнате – в месте, оставшемся сокровищницей воспоминаний и шепотов. Бет поняла его и грустно помахала рукой. Слезы струились по ее щекам, пропитывая белую ткань.

– Ненавижу тебя за то, что заставила меня это сделать, – бросил он мертвой Рейчел.

– А я, Третий, ненавижу ТЕБЯ за то, что заставил меня кое-что сделать.

Не было реального ощущения движения, когда они восходили вверх, на крышу – его тело скулило на кровати и стискивало кулаки во сне, отчужденное от него самого, – где Джейкоб увидел острые зубцы шкалы флюгера, на один из которых была насажена голова брата. Один глаз Джозефа вытек, другой – смотрел пристально и осмысленно. Голову мамы крепко насадили на стрелку, отмечающую юг; ее язык вывалился, помада размазалась по щекам, подбородок перепачкало гниющей кровью. Рейчел похлопала Джейкоба по плечу и двинулась вперед. Он уже знал, как она поступит: с ухмылкой сестра бросилась вперед и нанизала себя на одну из стрелок, утробно захрипев, когда черное металлическое острие показалось у нее из спины.

Они смотрели на него, обвиняя, но молча, медленно вращаясь вместе с флюгером. Вес их взглядов через минуту стал ужасно внушительным, угрожая раздавить его. Он не возражал против насмешек, пока мог определить их цель. Молнии отражались в их глазах, полных любопытства и насмешки. Из обрубков шей и раны в груди сестры стекала кровь, и дождь смывал ее, разбавляя до розоватого оттенка, прямо к его ногам.

Они не кричали, не проклинали его. Просто ухмылялись. Зубы матери блестели, и все то, что некогда составляло ее речевой аппарат, размоталось и полоскалось по ветру, как будто ее умерший голос пытался дать Джейкобу пощечину. Верхняя губа Джозефа все так же кривилась в высокомерной, полной превосходства усмешке. Пронзенное сердце Рейчел трепетало на острие стрелки, каким-то чудом не срываясь при вращении флюгера. Сделав несколько шагов вперед, Джейкоб крепко ухватился за стойку и остановил конструкцию. Если бы только он мог и их как-то остановить!

Мама говорила, но не издавала ни звука. Его взгляд ни на чем не остановился, когда он спросил:

– Где папа?

Оказывается, все этого от него и ждали.

Папа внезапно встал позади него, твердой, но нежной рукой массируя шею – совсем как это делала мама, когда Джейкоб страдал от адских ночей мигрени. Верхушки деревьев качались вокруг. На мгновение в картину вторгся солнечный свет – прошлое не переставало прорываться в настоящее. Посмотрев вниз, он увидел в саду мать с потным лицом и сильно загорелыми руками; рядом с ней была свалена куча выполотых сорняков. Ветви закачались. Отец пытался сказать ему что-то этим прикосновением, но Джейкоб продолжал задаваться вопросом, какого черта никто из мертвых не может прямо, без обиняков, заявить ему, в чем для них заключается его роль.

Он развернулся, отчаянно желая обнять родителя, выразив тем самым все, что ему хотелось сказать последние десять лет.

Папа, ты должен выслушать…

Но нет, он этого не сделал; никто из них этого не сделал, особенно сейчас, когда он смотрел в пепельное лицо своего отца, изборожденное морщинами; в выражении этого лица оказалось слишком много всего, что можно было разглядеть, и в то же время недостаточно. Невозможно было объяснить, что значит жить в тени Омута, быть живым и все же идти по стопам мертвых. Джейкоб стал заикаться, звуки без смысла сходили с его губ, и отцовские пальцы, успокаивая, впились в основание его шеи чуть глубже. Плачущее нечто в лесу вновь попыталось воззвать к нему, на сей раз крича чуть ли не в самое ухо, но оберегающая рука отца на мгновение удержала его. Возобладал другой вид безумия.