Мёртвое

Джейкоб переворачивается на спину, ощущая вкус крови на языке и чувствуя, что какая-то важная часть его существа отъята резко и бесцеремонно, – и дверь шкафа-чулана медленно открывается. В комнату неожиданно проливается свет – желтый с прожилками алого.

Юная девушка стоит в том месте, где он вешает свою зимнюю одежду и хранит свои настольные игры. Ей там явно немного тесновато. От ее каштановых волос идет медовый запах, а привлекательная улыбка рассеивает ужасы, копошащиеся в его голове. Она кивает ему, заинтересованная и немного смущенная, будто только что обернулась – и увидела, что это он, посторонний мальчик, смотрит в ее спальню. Ее желтое платье – из другого времени, такое вполне могли носить дочери Тадеуша, если верить фотографиям из семейного архива. Рыжий бант в ее волосах почти комично оттягивает несколько каштановых локонов набок. Джейкоб смотрит в шкаф – и улыбается ей невольно, и она отвечает ему тем же. Теперь он понимает, что смотрит в какой-то проход, расширяющийся против всех законов физики – в маленьком чулане не может быть столько места, – и там, позади девушки, он видит…

– Господи Иисусе, – выдохнул Джейкоб-Старший. – Он видит меня.

– Привет, – говорит девушка.

– Здравствуй. – У него пока нет никаких причин быть невежливым с ней.

– Как тебя зовут?

– Ты знаешь мое имя, – шепчет он, вставая с кровати. Головная боль прошла, но отец наверху шумит – в неистовстве сбрасывает книги с полок, попав в очередной писательский затык. Молчание пишущей машинки – услада для ушей, ничего лучше Джейкобу попросту не доводилось слышать. Наконец-то слышно собственные мысли.

– Да, ты Джейкоб. Ты знаешь мое имя?

Он думает, что знает, должен ведь знать, но ничего не приходит на ум. Всего секунду назад он, возможно, озвучил бы пару версий – но не сейчас.

– Нет.

– Я Элизабет.

Такое имя ей подходит, и Джейкоб кивает.

– Красиво звучит. Мне нравится.

– Спасибо. Твое имя тоже красивое.

– Что, правда?

– Ага.

– Извини, но… что ты делаешь в моем шкафу, Элизабет?

– Ничего.

Он смеется, потому что это слишком явная ложь. В этом доме всегда что-нибудь да происходит.

– Ну, и что будем делать?

– Давай сыграем в шашки.

– Ну давай. – Она не могла быть одной из дочерей Тадеуша, раз называла шашки «шашками»[14]… ну, может, такое название она прочла на коробке в шкафу. Он осторожно тянется в чулан, ища и не находя ничего на ощупь, и все же каким-то образом ему в руки, погруженные в ауру странного света, попадает облепленная скотчем коробочка с доской, размеченной на квадраты, внутри.

– Я хочу играть за красных[15], – говорит Элизабет.

– Не вопрос.

В глубине шкафа Бет прижала руки к лицу Джейкоба-Старшего и грубо потянула его в сторону, заставив его смотреть прямо ей в глаза с этими черными канавками, вырытыми болезнью под ними.

– Ты была моим единственным другом, – пробормотал он ей, касаясь морщин над ее бровями. – Что с тобой происходит? Почему ты до сих пор больна?

– Ночь твоего правления почти закончилась, дорогой, – сказала (сейчас и тогда) Бет. – Так правь же надо мной.

Глава 25

Тело Джозефа в инвалидном кресле – или, может быть, одно только кресло – билось в дверь, силясь попасть внутрь.

Тихий смех, странная музыка и раскаты грома, от которых стекла мелко дребезжали, заставляли Кэти поворачивать взгляд то к двери, то к шкафу, теперь еще – на улицу, за окно. Лиза усмехнулась про себя, получая от ситуации какое-то извращенное удовольствие.

– Джо, мальчик мой, хочешь еще поиграть? – крикнула она визгливо.

Дверь содрогнулась в своей раме.

– Как думаешь, мы сможем выбраться через окно? – спросила Кэти.

– Нет, но даже если бы мы могли, какое это имело бы значение? Видишь этот шторм? Им не составит труда поймать нас, застать врасплох. Мы уже пойманы – им просто некуда торопиться.

Молния залила комнату ярким светом, показывая, насколько изможденно выглядели обе девушки.

– Единственный выход – через шкаф, – сказала Кэти. Так странно было это говорить, но так уместно это прозвучало здесь, в этом доме. Лиза прищурилась, ее губы сложились в шальную усмешку, огненная челка прилипла к поту и запекшейся крови на лбу.

– Он уже мертв или присоединился к своей семье. Твоя прославленная литературная героическая фигура – чушь собачья. Он не паладин верхом на белом коне, Кэтлин, – он не вернется за нами.

– Вернется, если только сможет.

– Чушь собачья. Видела ту девку? Он нашел свою любовь, а она тоже мертва. Думаю, он и ее убил – давным-давно.

– Нет.

– Да. И к черту все это дерьмо. Нас не спасут.

– Это не так, – сказала мать Джейкоба, дама с тающим лицом, с трудом говорящая из-за изуродованных губ. Она вышла из теней, будто всегда была их частью, просачиваясь прядь за прядью, формируя свое незавершенное бытие. – Вам придется поторопиться, если вы хотите выбраться отсюда. Мои дети – сумасшедшие… но скоро вернется Айзек, и тогда все станет гораздо, гораздо хуже.

Кэти могла вообразить многое.

Еще до того, как вспомнилось, что у нее в прошлом были случаи безумия и убийства, она знала, что есть и другие вопросы, требующие рассмотрения.