Мертвое море

            Маркс схватил один болт и собрался его ввернуть, но вдруг остановился.

            - Что... что за черт? - воскликнул он.

            Теперь другие увидели тоже.

            Они смотрели на то, что приняли - и правильно - за рабочую куртку Стокса. Она лежала на металлической палубе менее чем в четырех футах от них. От нее растекались ручейки дурно пахнущей воды. Их взгляд привлекло то, что куртка шевелилась.

            Или что-то ее шевелило.

            Маркс поднялся на ноги, схватил свой багор и сказал:

            - Там что-то есть... видите? Там что-то есть...

            Гослинг молча уставился на куртку. Это был не страх, и даже не беспокойство, а просто изумление. Может, в нее попала рыба, - подумал он, - и не о чем беспокоиться.

            Маркс зацепил куртку багром за рукав и поднял на несколько футов вверх.

            С нее на палубу тут же полилась вода. Вода, источавшая неприятный запах. Какой-то даже чересчур неприятный. Богатый, органический, почти пряный. Маркс встряхнул куртку, и она снова шевельнулась. В ее рукаве или подкладке что-то было. Что-то белое, толстое, свернувшееся клубком. Присосавшееся, как пиявка.

            Маркс встряхнул куртку, и оно вывалилось на палубу.

            Белесое, раздувшееся, сочащееся слизью. Какая-то разновидность морского червя. Толстое, как садовый шланг, не больше фута в длину. Оно корчилось и извивалось на палубе, подрагивая и издавая мерзкое хлюпанье. Внешний слой плоти был почти прозрачным, под ним даже просматривался узор синих вен... но недолго. Оно свернулось в клубок, и пенящаяся, выделяемая им слизь полностью скрыла его.

            Все видели это.

            Все молча уставились на существо, пораженные его видом и самим фактом его существования.

            Морс взял багор и метким ударом разрубил тварь пополам. На палубу брызнула бурая жидкость, больше напоминающая паучью кровь и смердящая, как вытащенный из реки труп. Тварь издала какой-то клокочущий звук, и с одного ее конца открылось что-то вроде морщинистого, черного рта, из которого появилось нечто похожее на... язык. Тут Морс принялся снова молотить ее своим багром, пока не разрубил ее на пять или шесть кусков, неподвижно плавающих в луже желеобразной слизи и бурой крови.

            Морс тяжело дышал, на лбу выступил пот.

            - Неправильно, - произнес он. - Как-то неправильно это.

            То, о чем думал Гослинг, находилось все это время в куртке. Пряталось в рукаве или в подкладке. Стоя на лестнице, он держал багром куртку над головой, пока Маркс не зацепил ее. В любой момент этот ужас мог вывалиться ему на лицо.

            Гослинг с отвращением задумался, что могло произойти, но в этот момент что-то ударило снизу в крышку люка. Потом еще раз. Все мысли Гослинга были теперь обращены к лежащим на палубе болтам. Болтам, которыми Маркс еще не успел закрепить крышку. Что-то снова ударило в нее снизу. Маркс схватил болт, бросился на крышку, вставил его в паз. И в следующее мгновение был отброшен вместе с крышкой в сторону.

            То, что выскользнуло из люка, было уже толщиной не с садовый шланг, а с человеческое бедро. Червь. Мать всех морских червей. Нечто крапчато-серое сверху и белесое снизу. Из черного морщинистого рта, словно слюна, свисали нити прозрачной слизи.

            Маркс издал какой-то невнятный звук, у Гослинга перехватило дыхание.

            - Боже мой, - прошептал Морс.

            Червь примерно на четыре фута возвышался над люком. Влажный, склизкий, зловонный, он омерзительно извивался в электрическом свете. Его черный морщинистый рот растянулся в стороны и обнажил... язык. Язык, похожий на штопор. Предназначенный, видимо, чтобы буравить плоть своей жертвы. Подобно глубоководной миксине или угрю, это чудовище - как и то дохлое существо на палубе - впивалось в плоть своей жертве и пожирало ее изнутри.

            По крайней мере, эта мысль мелькнула у Гослинга в голове, и он был почти уверен, что близок к истине.

            Червь раскачивался из стороны в сторону, словно змея, издавая шипение. Его отвратительный розовый язык выступал изо рта на пять-шесть дюймов. Это было мерзкое, крайне отвратительное зрелище. Морс ударил червя багром, и тот издал пронзительный визг. Он продолжал его молотить. Червь же раздулся как шар, обливаясь слизью, и путаясь в ее нитях, как в паутине.

            Удары Морса явно разозлили его.

            Он поднялся из люка еще на два фута, угрожающе раздувшись так, что был теперь толщиной с человеческую талию.

            Гослинг схватил гаечный ключ и ударил червя в то место, где, как ему казалось, была его голова.

            Морс продолжал молотить червя багром.

            Но у Маркса возникла идея получше. Он убежал и вернулся с углекислотным огнетушителем. Он вытащил стопорное кольцо и окатил червя белым замораживающим туманом. Эффект был незамедлительным. Тварь раздулась, видимо, включив защитный механизм, а потом сжалась до первоначальных размеров. Она извивалась на палубе, скручиваясь в кольца, и пыталось стряхнуть с углекислотную пену, высасывающую из нее тепло.