Мертвые души. Том 3

— Может статься, что и так, милостивый государь, ведь я по роду занятий моих много бываю в разъездах, встречаюсь со множеством разного роду людей, так что вполне возможно, что и наши с вами пути—дорожки где—то пересекались. Хотя, по чести сказать, я не могу припомнить вас, сударь, соврал Чичиков, подумавши при этом: «Однако же вот незадача, и нужно было, чтобы он именно здесь сумел пролезть в капитаны—исправники! Ведь не ровен час, вспомнит о тех двадцати стаканах чаю, вылитых мною в ведро с помоями и того гляди ударится в амбиции. Эх, я «садовая голова», сколько раз давал себе зарок не ввязываться в подобные истории, так нет же, его словно бы бес подсунул. Сперва Вишнепокромов, нынче этот – козлоногий Петрушкин, вот и не видать мне сегодня нужной для дела справки…».

— И всё же, милостивый государь, мне отчего—то кажется хорошо знакомою ваша личность и я ни минуты не сомневаюсь в том, что мы с вами уж где—то встречались, — прервавши тревожные размышления Павла Ивановича, с настойчивостью проговорил Петрушкин.

— Прошу меня великодушно извинить, милостивый государь, но я не припомню нашей с вами встречи, — вновь соврал Чичиков, слегка кося при этом глазом и чувствуя, как по щекам его пополз уж предательский румянец, но тут на счастье в разговор вступил Самосвистов.

— Послушай, Александр Ермолаевич, что это ты вцепился в человека ровно клещ? Ну, ежели ты и встречался с ним ранее то что из того? Тебя ведь не для того сюда пригласили, чтобы ты допросы чинил, а с тем, что помощь от тебя требуется. Это друг мой да свояка твоего тоже — Чичиков Павел Иванович, с которым мне доводилось хаживать «и в огонь и в воду»…, — начал было Самосвистов, но Петрушкин не стал и слушать того, куда доводилось Модесту Николаевичу хаживать вместе с Чичиковым. При первых же звуках имени нашего героя он, не давши Самосвистову договорить, разве что не взвился со своего места.

— Так вот оно как! Стало быть вы и есть тот грубый насмешник, из—за которого лишились мы с супругою моею возможности напиться чаю на той почтовой станции близь Петербурга! И пускай вы утверждаете, что не помните меня, но я то уж вас как следует запомнил, можно сказать — на весь остаток жизни моей и только и молил Бога, чтобы послал бы он вас в мои руки! Вот, видать, молитвы мои и услышаны! Уж я сумею с вами нынче поквитаться, будьте уверены! Чичиков Павел Иванович! Полковник Третьего отделения! Может оно у вас там и заведено, в Третьем отделении, издеваться над законопослушными гражданами, но только нынче пришёл и мой час! Уж я покажу вам, каково это шутки шутить над Петрушкиным, уж нынче же увидите вы у меня небо с рогожку!.. — кричал он, мечась по Самосвистовскому кабинету и вышибая из паркета уж знакомое нам цокотание.

«Боже мой, Боже мой, ещё и Третье отделение приплёл! И надо, как же запомнил—то все, скотина! Только бы прошло сие мимо ушей Модеста Николаевича, а не то, не дай Бог — дружбе конец. Уж тогда и не знаю, чем оправдаться и каковым образом получить нужные бумаги…».

Но, увы, увы, надеждам Павла Ивановича не суждено было сбыться, и ничего не прошло мимо ушей Самосвистова, ничто не избегнуло его внимания. Тем более что в разговоре выскочила, словно чёртик из табакерки не какая—то безделица, а злополучное «Третье отделение», с которым, надо признаться, мало, кому даже и из благонадежных наших граждан хотелось бы иметь какие бы то ни было дела. Вот потому—то изменившись во чертах лица своего, Модест Николаевич оборотясь до Чичикова сказал иным уж посурьёзневшим тоном:

— Стало быть, друзья мои, вы и вправду знакомы! Признаться, это для меня полнейшая неожиданность, как впрочем и сказанное Александром Ермолаевичем – «Третье отделение». Посему, как мне кажется вам, Павел Иванович, надобно бы потрудиться с тем, чтобы объяснить сие внезапно возникнувшее обстоятельство. Ведь тут, согласитесь, вся эта ваша затея, к которой желали бы вы привлечь и меня с губернатором выглядит уж совсем в ином свете и вполне может сойти за некую акцию по выявлению и наказанию неблагонадежных.

— Модест Николаевич, друг мой, помилуйте! Сие всё таковая дичь да безделица, что и не стоит сурьезного разговору! — потея, пролепетал Чичиков. — Нынче уж действительно припоминаю я те обстоятельства, при которых произошла моя встреча с сим достойнейшим господином, и я, вовсе не желая его обидеть, всё же соглашусь, что они были весьма комического свойства. Поверьте мне, друг мой, что злополучное сие «Третье отделение» словно бы само—собою соскочило тогда с моего языка, по той причине, что господин Петрушкин чересчур уж разошёлся в тот вечер, грозя мне всеми мыслимыми карами и я, желая его несколько припугнуть, просто ввернул сию выдумку, которая, надобно сказать, имела успех, потому как господин Петрушкин тут же оставил меня в покое. Вот и всё, что было, Модест Николаевич, прошу вас, поверьте мне, не более того!..

Но тут на сцену вновь выступил Петрушкин.