«…и понял, что, если в итоге кому и придется отвечать, так это мне, ведь это я фальшивые свидетельства о смерти по естественным причинам подмахиваю или вообще помогаю избавляться от тел без всякой отчетности. У меня, как я уже говорил, Тоха, кореш в крематории работает. Кочегаром! А я хоть и не с самого начала, а трупа так с десятого, но стал проводить вскрытие, как положено, фиксируя все письменно, но только, понимаешь, для себя, для своего личного, Тоха, архива! Чтобы в случае чего предъявить, когда менты за мной придут: да, знал, да, был подельником, однако вот, товарищи менты, результаты вскрытия большинства жертв, с фотографиями и даже взятыми мной отпечатками пальцев. Такое потом учесть должны на суде. Если меня эти серьезные люди, конечно, прежде сами не порешат…»
Антон снова перемотал пленку, желая поставить еще какой-то наиболее смачный кусок признания, живописавший наиболее кошмарный случай, но Рита, попросив его этого не делать, тихо спросила:
– И сколько всего таких тел он… переоформил?
– Двадцать девять! – заявил Громыко с гордостью, и Рита в ужасе подумала, что по крайней мере двадцать девять девушек и женщин стали жертвами этого
А в действительности
– Кто привозит ему трупы? – спросила Рита, и Громыко одобряюще кивнул головой:
– Верно мыслишь, мать! Думаю, из тебя самой вышел бы отличный журналист-расследователь. Имен мой новый приятель из морга не знает, а если и знает, то не помнит, а если и помнит, то они наверняка ненастоящие. Однако что настоящее, так это номерной знак автомобиля, на котором к нему доставили одно из тел. Он алкаш алкашом, а такие вещи замечает и записывает. И мне этот номерок сообщил!
Рита посмотрела на него, и Антон заявил:
– Конечно, я пробил его по базе данных. И знаешь, на кого этот автомобиль зарегистрирован? На околотелевизионную фирмочку,
Понимая, что они на верном пути, Рита добилась того, чтобы ее перевели в утреннюю смену. Так у нее было больше шансов столкнуться в здании телецентра с Харламовым. Если она раньше избегала этого, то теперь буквально жаждала.
Как Рита убедилась, мало кто из сотрудников обращал внимание на уборщицу, не придавая значения ее присутствию. Словно она была не человеком, а мебелью или растением.
Но это было ей только на руку.
Подслушивая разговоры работников редакции программы «Суд идет!», она узнала, что у Харламова, помимо законной супруги, имеется любовница, обитающая на проспекте Кирова, то есть в самом центре города, в сталинской высотке.
А через несколько недель, когда повернулась удачная возможность, Рита стянула связку ключей из харламовского пиджака, висевшего на стуле в его кабинете, пока шла запись очередного выпуска «Суд идет!». Связку она передала Антону, тот оперативно сделал дубликаты, вернул ей ключи, и она положила их в карман пиджака еще до того, как завершились съемки.
Настали майские дни, потянулись долгожданные праздники, и Рита думала о том, что на конец месяца назначено судебное разбирательство по делу отца.
Антон, заявившись к ней домой теплым светлым вечером, плюхнулся в кроссовках на диван и заявил:
– Мать, они в наших руках!
– Что ты хочешь этим сказать? – спросила Рита, и молодой человек пояснил:
– Ну, Харламов вместе со своей любовницей укатил в теплые края, хотя жене сообщил, что уехал собирать материал куда-то в область. Я же, не теряя времени даром, наведался в квартиру его пассии…
– Что ты сделал? – изумилась Рита, а Громыко заявил:
– Ну, мать, ты ведь не просто так ключи мне доставала! Потому что раз они снимают на пленку убийства, то напрашивается вопрос:
– Прошу тебя, – произнесла Рита, – не называй это