Мертвые мухи зла

— Я беспокоюсь не о себе. Я — как Лена. От земли быша и в землю отыдеши.

Значит, обо мне? Вот это да-а… Я смущен.

— Я знаю: они ненавидят тебя. Много ли сегодня надо, чтобы человек исчез? — печально произносит Таня.

Хозяйка квартиры тактичный человек. Слышно, как она позвякивает посудой на кухне.

— Ты предлагаешь их убить? Заранее? Чтобы уж наверняка, никаких ошибок?

Мой пассаж встречен без усмешки:

— Спустись к ним. Пригласи: пусть скажут — что не так. За что. Почему.

Не девочка это произносит. Взрослая… Мне становится не по себе.

Цирлих и Манирлих пританцовывают на краю газона. Здесь ветрено, оба одеты легко. Подхожу.

— Кого пасете? Чье задание? Попрошу за мной, — направляюсь к парадному, они так обалдели, что плетутся следом, словно два утенка за мамкой. Молча поднимаемся на этаж, двери распахнуты, здесь Кузовлеву одолевает сомнение:

— А куда он нас ведет? Может, здесь гнездо каэров или СВЭ2? Догадываюсь: употребляя понятия, принятые в НКВД, хочет подчеркнуть свою связь с органами — так, на всякий случай.

— Заходите, вам ничего не грозит… — Они жмутся по стенке, наконец входим в столовую. Таня и ее тетка чинно сидят за круглым столом.

— Чаю хотите? — Серафима Петровна смотрит улыбчиво, ее ничто не беспокоит, внешне — во всяком случае. — Соглашайтесь. За чаем — разговор легче пойдет.

Они садятся, переглядываются, все еще не пришли в себя. Таня уходит: «Я поставлю чайник».

— Давно следите? — В моем голосе ничем не прикрытая насмешка.

— Давно, — злобно отзывается Кузовлева. — Мы также знаем, что ты, эта твоя Таня и вы… — смотрит на Серафиму. — Так уж получается — подпольный центр белогвардейщины.

— Девочка милая… — укоризненно качает головой хозяйка. — Меня зовут Серафима Петровна. Ты, я знаю — Зоя. А ты — Федорчук Геннадий. Вот и познакомились.

— Мы не знакомиться пришли, — бросает уверенно Федорчук (Лаврентий Павлович, никак не меньше. Сволочь…) — Мы пришли поставить точку и вызвать НКВД.

— Ну, НКВД еще рано… — улыбается Серафима Петровна. — Впрочем, вы хоть посвятите — за что? Не так обидно будет…

Кузовлева надувается, как шарик с майского праздника. Нервно, ненавистно выплевывает слова, и я вдруг понимаю, что даже по нынешним, как бы уже упрощенным, против недавних, временам того, что она говорит — ну, если и не достаточно, то уж во всяком случае — много.

Из сказанного следует: семья Лены — не семья вовсе, а случайные люди, которые пригрели Лену, чтобы использовать в своих контрреволюционных целях. Эти «родители» успели скрыться, Лену же удалось задержать. Однако в спешке были забыты крайне важные вражеские документы, и Лена, не имея опоры ни в ком, кроме потенциального врага Дерябина, сумела передать последнему пакет с этими документами. Для передачи была привлечена девочка и вовсе не из «того же самого дома, где жила Лена» — как показал на следствии Дерябин, а курьер организации, используемый втемную, по образу и подобию детей-героев времен Гражданской. Вот, теперь группа розыска в лице означенных: Кузовлевой и Федорчука «вышли» на еще «одно лицо».

— Серафима Петровна — это ваше настоящее имя? — бодро осведомляется Федорчук, вынимая из кармана блокнот и авторучку. Он собирается записывать «показания»…

А мне кажется, что никак не кончится ночной кошмар. Тяжкий бред…

— Ты, дурак, начитался журнала «Пионер» — о Павлике Морозове? — Мой голос дрожит, я понимаю, что сейчас, немедленно, свалю его со стула ударом кулака. Что бы потом ни сказал Андрей Федорович.

— Успокойся… — Серафима поглаживает меня по руке. — Продолжим, мне очень интересно… Да, это настоящее имя.

Федорчук записывает. Теперь спрашивает Кузовлева. Зоя. Какое похабное имя — в уличных частушках треплют с утра до ночи. Зою. И начальника милиции. Видимо, было что-то, когда-то. Ну, ясно: с другой Зоей. И неизвестным начальником. Они, кажется, любили друг друга. Но улица таких нежных слов не признает…

— Вы подтверждаете свою связь с Леной, ее окружением, а также контрреволюционной деятельностью… — Кузовлева в экстазе.

— Остановись… — мрачнеет Серафима Петровна. — Остановись. Теперь буду говорить я.

— Это еще по какому праву?! — кричит Федорчук. Они здорово вошли в свои роли…

— По праву хозяйки дома, — отвечает с достоинством. — Я расскажу вам чистую правду. Я по образованию — психолог. Объяснять долго и не нужно. Психологию, кратко, интересует состояние души человеческой и причины, это состояние породившие. Таня давно мучается. Боится. Я решила понять — что в основе вашего интереса к ней, к Сергею, к Лене… Мы живем в трудное время. Прежние ценности опрокинуты, новых пока нет…

Я вижу, как радостно улыбается Кузовлева, как строчит что-то в блокноте «оперуполномоченный» Геннадий. Тревожная и странная ситуация…

— НКВД выявляет врагов — тех, кто живет иначе, думает иначе. Тех, кто еще помнит Россию… — продолжает Серафима Петровна.

«Смелая женщина… — несется в голове. — Безрассудная. Здесь они нам ничего не сделают. Но, выйдя отсюда, — немедленно побегут с доносом. Неужели, Серафима не понимает…»