Мертвые мухи зла

Пролетел, словно курьерский, Новый, 1941 год. Мы с мамой выпили по бокалу шампанского. В школу на праздничный вечер десятых классов я не пошел. Школа навсегда опустела для меня. Я вряд ли привыкну к новому преподавателю литературы — он знающий учитель, но филистер, он никогда не произнесет лишнего, вне рекомендаций. Задача проста: сдать экзамены, а там… Видно будет. Все равно жизнь дала трещину, она вряд ли склеится. Все мои попытки уломать маму, объяснить, доказать, что истинная любовь — это всегда жертва, — наталкиваются на кривую усмешку: «Оставь, Сергей. Жертвы, то-се, а жизнь прошла. Мне сорок два года, все позади. Теперь уж что бог даст». Злюсь: «Бог ничего не даст, потому что ты не впускаешь Его в свое сердце. Ладно. Ты взрослый человек, а я уговариваю тебя… Как знаешь».

С этого дня мы почти не разговариваем — так, по необходимости. О рукописи Званцева я совсем забыл и вспоминаю о ней только в предпоследний вечер — перед окончанием каникул. Я и Званцев — мы ржавые листья на ржавых дубах. Поэт Багрицкий прав. И мы облетим. Вот-вот…