Мертвые мухи зла

И покинул гостиную, словно Наполеон поле боя — большой палец правой руки за бортом френча, левая отмахивает, как во время парадного марша.

Ильюхин вошел в столовую, в камине еще тлели угли, из-за дверей доносился негромкий голос великой княжны:

— В каждом стихотворении есть главные, решительно главные строки… Вот, например: «Все дышавшее ложью Отшатнулось, дрожа. Предо мной — к бездорожью Золотая межа».

…Возвращался в свою сиротскую квартиру и как безумный повторял услышанное. Едва дождавшись утра, примчался в «Американскую». Повезло: Кудляков спускался по лестнице. Схватил за руку, прочитал стихи, спросил шепотом:

— Что это, Кудляков?

Тот переменился в лице, сник и одними губами:

— «Непостижного света Задрожали струи. Верю в солнце Завета, Вижу очи твои…» — Повлек за собою, на улицу, уже усаживаясь в авто, добавил грустно: — Если запомнил — прочитай. Там…

Где «там»? Не объяснил и исчез. Голова шла кругом, вдруг услышал, как с треском распахнулась дверь, вывалился Юровский:

— Они уже здесь. Поехали.

И снова автомобили и пролетки у дома Ипатьева. Множество людей с узлами и чемоданами. Гуськом, под присмотром караульных, входят в калитку. Странная мысль: вот бы сейчас пойти и посмотреть, как дочери обнимают отца и мать, сестру… А этот мальчик в солдатской одежде, как будто с фотографии сошел… Алексей. Юровский произносит безразличным голосом:

— Сопляк… Собирался царствовать над нами. Щенок… А ведь неизлечимо болен. Гемофилия у него. Кровь не свертывается. Он этой кровью и изойдет…

Страшно. Признайся, матрос: очень страшно. У тебя нет сына. Пока нет. Но если бы его…

И судорога поперек лица. Юровский заметил. Глазаст.

— Что это ты?

— Борщом с гнилой свеклой накормили… — И без улыбки: — Мне бы теперь уйти. А то… обделаюсь.

— Сейчас поедем. Видишь, лет шестидесяти, в сером костюме с жилетом, голова седая, борода и усы? Это бывший генерал. Илья Татищев. Лишний. Теперь видишь двух баб? Пожилая, в черном, в широкой шляпе, старая? Это училка ихняя, Шнейдер. Рядом — помоложе, похожа на женщину нашего племени, это графиня, представь себе — Гендрикова. Обе лишние. Так вот: распорядись сейчас, чтобы этих сучек отправили в Пермь и там аккуратненько кончили. Аккуратненько… Способ пусть найдут сами. А Татищева этого мы сейчас увезем с собой… Топай, матрос.

Ильюхин побежал и, давясь, передал распоряжение юркому инородцу с маузером в деревянной кобуре через плечо. Тот откозырял:

— Щас. В самом лучшем виде. Генерала сам возьмешь?

— Сам. Не суетись, болезный…

Подошел к Татищеву:

— Видите, авто ожидает? Идемте…

— Куда? — заволновался, начал хватать какие-то баулы и чемоданы, они падали.

— Не извольте беспокоиться. Вещи доставим следом, в лучшем виде.

— Так куда же мы?

— В лучшую городскую гостиницу.

Врал и удивлялся истеричным своим выдумкам. Гостиницу? Что ж, можно и так сказать…

А Юровский баб этих не взял и поручил другим та-аваристчам только лишь по трусости своей. Слабо ему женщину застрелить. Боится железный чекист. Трус, и все!

Утешая себя этими пассажами, подошел к автомобилю. Татищев уже суетливо усаживался на заднее сиденье, стараясь поаккуратнее уложить пожитки.

— Этого совсем не нужно, гражданин… — Юровский навис над задним сиденьем и мгновенно все выкинул. — Вы не опасайтесь. Все подберут и внесут в дом. А мы с вами только зарегистрируемся.

— Но этот господин сказал, что в гостиницу! Как же так? — заволновался Татищев. — И вещи, мол, доставят…

— Не вижу противоречия…

Через пять минут остановились около тюрьмы и боковой калиткой прошли на кладбище.

— Это… Это и есть… гостиница? — Татищев все понял.

Юровский огляделся, неторопливо вытащил браунинг.

— Она самая, ваше превосходительство…

И выстрелил два раза.

Татищев рухнул и застонал, Юровский добил его, спрятал браунинг в задний карман брюк.

— Оружие революционеров! — сказал с гордостью. — Ты тут распорядись, чтобы закопали, а у меня еще дела…

Чтобы ты подох… И чтобы дети твои подохли. Все до одного! Сдерживая дрожь и ярость, направился к церкви. Увидел старика, тот подметал перед папертью.

— Пошел к стене тюремной! — приказал звенящим шепотом. — Там труп. Закопать без следа! И если только пикнешь-вякнешь — рядом зарою.

Заряжать главный калибр тяжело и хлопотно.

И революция дело хлопотное.

А быть чекистом — что ж… Для этого надо родиться с Лениным в груди и с наганом в кобуре.

Поутру вспомнил о монахинях. Они передали патроны. Сами по себе они этого не могли. Значит…

Значит, идет обслуживание главной задумки Юровского. И значит, кто-то из этих неотхаренных вовремя сук — на связи у Якова Михайловича. Это надобно немедленно проверить. И этот канал воздействия на семью — пресечь. «Накося, выкуси, железный Яков… Что понятно — то поправимо. Ты у меня фигу сглотнешь и не подавишься. И не заметишь. Ты, может, и от природы своей умелец, да ведь и мы… ты — ради мира у ног. И я — ради. Верю в солнце Завета. Вижу очи твои! Поборемся.

Но как выйти на этих черных помощниц? Как установить факт? Как пресечь — только незаметно, невнятно, чтобы не поняли, не догадались… Кулак не подмога. Наган — тоже. А если что не так… Амба.