Мертвые мухи зла

Миновали мечеть. Слева остался Ленфильм — гнездо гениальных создателей фильма всех времен и народов. На него шли стройными колоннами и несли транспаранты. В какой еще стране возможно такое? И вот — остановка. Сто шагов и — дом Лены. Огромный, цветной, с вычурными балкончиками, рустами, сухариками и волютами. Есть и ризолиты. Произведение зодчего, который попрощался с эклектикой середины века, но модерна еще не ощутил…

Стараюсь идти спокойно, сдержанно, но — куда там… Ускоряю и ускоряю шаг, от вычурных ворот лечу на крыльях. Вот ее балкон, парадное, лестница, второй этаж, двери квартиры чуть приоткрыты, красноармеец в фуражке с голубым верхом держит у ноги винтовку с трехгранным штыком. Но я еще ничего не понимаю…

— Сюда нельзя, проходи! — Он преграждает путь свободной рукой.

— Меня вызывали… — пытаюсь пройти, он кричит — куда-то в глубь коридора:

— Товарищ сержант госбезопасности! Парень тут! Говорит — вызывали!

Появляется невысокий, в серой кепке, плащ, сапоги — знакомая картинка…

— Этот?

— Этот самый! Прет нахально!

— Ты звонил? Лене?

И я понимаю — вдруг (как ушат на голову), что игры кончились. В квартире Лены НКВД. Так должно было случиться, всегда это знал. И еще… Она кричала, хотела меня спасти. Значит? Значит, я обязан поступить именно так, как хотела любимая девочка. К чему лишние жертвы? Что скажут на Литейном, дом 4? В адрес мамы и отчима? И вообще: ей я не помогу. А вот сам…

Я чувствую, я уверен: надо (не «надобно», нет) сказать: я никуда и никому не звонил? С какой стати? Что за глупости? Мне сказали, что девочка больна — вот я и зашел. Проведать. Мы вместе учимся. А что? Я — ничего… Но губы смыкаются, и из моего рта вылетают совсем другие слова:

— Звонил. Здесь гнездо шпионов?

Идиот… Этого могут не простить и пасынку ответственного сотрудника. Он рывком втаскивает меня в коридор. Я вижу Лену. Она сидит в комнате, на стуле, в ее погасших глазах ужас…

— Я же кричала тебе… — роняет безнадежно.

— Очень хорошо! — Сержант госбезопасности в штатском обрадован так искренне, что беззастенчиво потирает руки. — Первое: по-че-му ты не хо-тела, чтобы он… — кивок в мою сторону, — пришел сюда? От-ве-чать!

Лена молчит, и я понимаю, что с нею, с ее родными покончено навсегда. Жизнь разлучает нас, я это чувствую, вот, и у няньки были такие же затравленные, как теперь у Лены, глаза… И всего-то разница, что у нянечки черные, а у Леночки — голубые… Эх, Лена-Леночка…

— Ты подтверждаешь свою с нею связь?

— Это в каком смысле? — нагло впериваю в него немигающие глаза. Умею. Играли с Ульяной в «гляделки».

Ежится. Не привык, чтобы так разговаривали.

— Ты напрасно храбришься, парень… — тянет с угрозой. — Ты влип в очень нехорошую историю…

— Да ладно вам… Я, честно говоря, даже не понимаю. Вы, товарищ, хоть бы документы у меня спросили, установили — кто, что… А то так вот, с места в карьер — ведь и ошибиться можно, нет?

Вглядывается оценивающе:

— Предъяви.

— Нету. Еще не выдали. Но — вот-вот. Ладно, товарищ. Я говорю правду. Лена давно не посещает школу. Я решил ее навестить. Это преступление?

— Мы все проверим. Фамилия?

— Вы бы с этого начинали… Дерябин. Сергей. Алексеевич. Отец погиб. Мать жива.

В его лице появляется что-то осмысленное:

— Твой отчим — товарищ Полюгаев?

— Угадали. А что с Леной?

Усмехается.

— О твоем поведении я доложу. Товарищу Полюгаеву. Все. Пошел вон.

И я понимаю, что теперь и в самом деле пора уходить. Бросаю на Лену самый любящий, преданный взгляд, на какой только способен. И вдруг она презрительно морщится.

— Беспроигрышная игра, Дерябин. Ворон ворону глаза не выклюет.

Я думал, что уйду триумфатором.

Увы…

Весна в разгаре, и жизнь вошла в привычную колею. Отчим встает рано, но ведет себя тихо, незаметно. После моего «освобождения» Трифонович поглядывает на меня с беспокойством, но в споры не вступает и вообще предпочитает отмалчиваться. А мама воспарила в небеса. Каждый день она делает новую прическу, красит губы разными помадами и меняет платья раз в неделю. Такой я ее не знал. Впрочем, любящая женщина… Чего она не сделает ради того, кого любит. Моя обида не накапливается, но и не проходит, что делать. Я не грублю, не насмешничаю, я даже готов (и делаю это каждый день) поцеловать маму в пылающую щечку, но поцелуи мои холодны. Того, что было, не вернуть.