Мертвые не плачут

Пастух неслышно двигался по комнате-музею и, чем дальше, тем большим уважением проникался к хозяину. Коллекцию тот собрал и впрямь нехилую. Пастух понятия не имел, сколько она стоила в денежном, как говорят, эквиваленте, но деньги Пастуха никогда особо не возбуждали. А оружие он любил. То, которым часто и удачно пользовался. Оно у Гольфиста тоже место имело. В шкафу за стеклом. Пастух до сего момента и в голову не брал мысли о том, что оружие может не стрелять. Что оно прекрасно даже в покое.

Тем более в покое!..

Комбат как-то, чистя свой буквально потертый пистолет, сказал ему, как живому: ах ты красавчик мой нежный. Нежно и сказал. Пастух удивился: чего ж в нем красивого и нежного? Стреляет точно и – ладно. А сейчас подумал: может, он, Комбат, знал чего-то, что Пастух только сейчас смутно понимать начал?

Ну, да ладно, посмотрел дом – пора и честь знать.

Так же бесшумно поднялся на первый этаж, вышел на крыльцо, обулся, аккуратно закрыл за собой дверь. Мимоходом отметил: хозяин-то ко сну отошел, даже не заперев ее. Один в доме. Он что, забывчив? Рассеян? Бесстрашен? Пофигист? Или «ботаник» тире «чайник»?

Сам не понимал, почему его, даже не деревянного Буратино, а какого-нибудь железного Дровосека умилило «чайничество» очередного фигуранта. Откуда такая копеечная сентиментальность?

А ведь лет шесть назад было…

Ближний Восток, жара немыслимая, какой-то кишлак – или как их поселения именуются? – они впятером плюс Комбат шли по главной, потому что единственной улице этого кишлака, улица была пуста, как и весь кишлак, жители ушли отсюда вместе с отрядом Эмира, и только один старый-престарый старик в белом шемахе на голове и плечах сидел на белой пыли и смотрел на белое солнце, не смыкая белых глаз. Он был слеп и очень стар. Может, поэтому и не ушел со всеми. Пастух подошел к нему и положил на чашкой сложенные ладони кусок лепешки – что было, то и положил.

Сказал, что выучил накрепко:

– Во имя Аллаха, милостивого и милосердного, прими…

И вернулся в строй.

– На хера ты чурке хлеб отдал? – зло спросил напарник. – Самим мало…

– Заткни пасть, – ответил Пастух. – Это мое дело.

А Комбат промолчал.

Потом спросил, ночью, перед ночлегом:

– Пожалел?

– И что? – озлобился Пастух.

Устал он от этой жары, этого солнца, этого песка, этой необъявленной и никому на хрен не нужной чужой войнушки.

– Ничего, – ответил Комбат. – Я б тоже дал, но у меня хлеб кончился…

Чего это Пастух вспомнил о том давнем, но почему-то не забытом эпизоде? Какая сумасшедшая параллель ожила в его башке? Что общего между тем прошлым стариком и этим нынешним фигурантом, который лег спать, не закрыв двери, не спрятав в сейфы – или куда там он прячет? – подарочный пистолет? И фигуранта, получается, тоже пожалел? Де он рассеянный, неловкий, один живет в доме, родня прежняя и новая раскинута по весям, никто стакан воды не поднесет… Что за херня сопливая?! Он – приговоренный. Он умрет в ближайшие дни своей смертью, а вернее – твоей, потому что ты, мудак, ее сочинишь и воплотишь в реальность. Он – цель. И насрать тебе на все его милые житейские привычки.

Как говорил герой вестерна: мертвые не потеют…

Все – так. И все же…

А коллекция наверняка и впрямь дорогая.

И – никаких выводов из увиденного! Как не было решения, так и нет его.

Разве что асфиксия…

Смерть от удушья Пастух по-прежнему держал в запасе как несложный и надежный вариант, но ему по-прежнему очень не хотелось прибегать к несложному и надежному. Да и пользоваться недугами приговоренного… Рутинно и нет полета, так он думал. Так он думал всегда, потому что цель – отчетлива и определена не им, но средства – это уж его заморочка. К месту вспомнился бесстыжий анекдот про фашистский концлагерь, где здоровенного заключенного гадкий фашист приговаривает к газовой камере. А заключенный – ну, наш человек, вестимо! – с тоской отвечает: «Товарищ гауптштурмфюрер, ну, как же так: вчера газовая камера, сегодня газовая камера, сколько ж можно!..»

Аналогия случайная и далекая, но Пастух тоже не любил повторения пройденного.

Но время пока было.

До дома доехал быстро, по ночам Город-городок сильно сбавлял свою автомобильную деятельность, улицы ощутимо пустели.

Мальчик не спал.

Пастух, стараясь не шуметь, вошел в квартиру и увидел его, сидящего в кухне за столом и что-то пишущего «биковской» шариковой ручкой на листе бумаги.

А между тем третий час ночи к концу шел.

– Ты чего не спишь? – спросил Пастух.

– Стих сочинил, – ответил Мальчик, не отрывая от листа ни глаз, ни ручки. – Щас, щас… Ты располагайся пока. Есть все равно нечего, да и поздно уже.

Пастух, заинтригованный, сходил в душ, отмылся, постирал футболку, в трусах пришел в кухню и сел напротив поэта.

– Про что стих?

– Про нас с тобой. Как все было и как все будет. Слушай.

И прочитал. С некоторым даже выражением: