Мертвые пианисты

Летом Надя ходила в школу одна, без бабушки. Ведь когда-то нужно начинать. Бабушка не будет сопровождать ее повсюду до конца жизни. Надя уже немного научилась самостоятельно покорять пространство. Выпутываться из патины улиц. Паутина оставалась сложной и прочной, несмотря на то что улицы были знакомы. Ведь знакомы они были лишь в отдельности, каждая сама по себе — рекламным щитом «Теле 2», разрисованной скамейкой, брошенной машиной с выбитыми стеклами, сладковато-клейким запахом пекарни, оставленным с февраля объявлением о чистке крыши от сосулек. Каждая улица начиналась из ниоткуда и уходила в никуда. Чтобы связать все улицы воедино и выстроить из них маршрут, требовались умственные усилия — особенно поначалу. Надя шла и говорила внутри себя: вот здесь, после кирпичного дома, направо; вот здесь, у «Ароматного мира», надо перейти дорогу наискосок, по зеленому сигналу светофора, к рекламном щиту. Однажды улицу рядом с пекарней перекрыли, и пришлось идти в обход, через сквер. По крайней мере все пешеходы шли именно так. И Надя последовала за толпой, покрываясь при этом холодным потом. Мысли, поврежденные внезапным головокружением, обездвиженные мутным, заторможенным осознанием происходящего, безвольно скользили вниз. После сквера пешеходы расходились в разные стороны, а Надя растерянно стояла на месте — на непривычном месте, в непривычных обстоятельствах. Вертела головой, отчаянно пытаясь найти путеводные знаки. Уже сквозь навернувшиеся слезы увидела красно-желтую вывеску «Ароматного мира». Буквы нельзя было различить, они сливались в сплошное кроваво-гнойное пятно. Но Надя все-таки поняла, что это они. И успокоилась. Потому что от «Ароматного мира» уже можно идти дальше — перейти дорогу наискосок, по зеленому сигналу светофора, к рекламному щиту.

Впрочем, через месяц дорога стала гораздо легче. Весь необходимый маршрут закрепился в сознании, вместе с маленьким альтернативным крючком сквера. Необходимость в указателях начала отпадать. И Надя даже не особенно переживала, заметив, что объявление о чистке крыши от сосулек наконец-то сняли. Теперь можно было немного расслабиться, даже подумать о музыке.

К середине июля Надя полюбила свои утренние одинокие прогулки до школы. Все чаще поднимала голову, смотрела, как окна тянущихся мимо домов постепенно наполняются днем. Как вялые электрические огни в квартирах гаснут, и внутренности комнат исчезают за бликами стекол. Смотрела, как небо все больше наливается полупрозрачной белизной — ослепительной, знойной, ниспадающей легкими крупными складками. Как беспокойные голуби прокалывают острыми крыльями утренний сонный воздух. И распространяют в нем множество патогенных микробов.

Надя шла и внутренне играла на пианино. Внутренняя музыка лилась свободно, громко, полнозвучно. Смешивалась с кружащими улицами. Приходя в музыкальный класс, Надя садилась на «изюмную» табуретку и тут же подхватывала внутренний поток руками. А Юлия Валентиновна вздыхала, качала головой и недовольно поджимала морковный рот:

— С начала, Завьялова. Начинать надо с начала, а не с середины. Давай заново.

И все начиналось заново: гаснущие электрические огни, полупрозрачная белизна неба, кружащие голуби. Звуки становились еще больше, сильнее, словно налетали на невидимый заоконный город, захлестывали, топили в себе.

Надя продолжала меняться, продолжала свое странное медленное пробуждение. Словно через музыку в ней росло чувство сопричастности жизни. Надя все отчетливее ощущала, что окружающие ее улицы, наполненные фортепианными звуками, — это она сама. И фортепианные звуки — это тоже она. Все вокруг живет, звучит, движется, перетекает. Все неделимо, взаимосвязано, и Надя — часть этого большого сложного мира. Надя — гостья на празднике жизни. Потому что ее тоже приглашали на этот праздник, не только всех остальных. Не только детей, с веселыми криками бегущих эстафету в актовом зале. И Надя вовсе не на краю этого праздника, она в нем, внутри, в самом центре. Вот же она, кружится в потоке баховской Фантазии до минор. Или вот сейчас застывает в «Слезе» Мусоргского, медленно скатывается вместе с ней на пол. Она тут, в этом мире. Она вовлечена во все, что происходит вокруг. И от этой мысли внутри становится тепло, душисто и липко, словно рассыпаются перележавшие на солнце виноградины. Зеленые, полупрозрачные — как Надины глаза.