Мертвые видят день

– Ну, – сказал немецкий офицер, – и почему же ты не говоришь о коммунистической теории, о самом великом и прогрессивном марксистском учении? Сказать тебе? Потому что ты просто забыл о нем. И некому сейчас тебе напомнить об этом. Кстати, у вас на лодке был комиссар?

– Был.

– И где же он?

– Он остался там, внизу.

– Что и требовалось доказать. Вы в своей пропаганде называете себя великим народом, но великий народ должен гордо нести свое имя, во всех схватках сохраняя свой нрав и обычаи, гордо и брезгливо отталкивая чуждое, а вы, русские, смешиваетесь с любой грязью, какую встречаете на пути. У вас нет ни своих идей, ни своих целей. Вы вечно подражаете и вечно догоняете. Вы не чувствуете себя центром мира и вам нечего предложить миру.

– А вы чувствуете себя центром мира?

– Мы и есть центр. Нами сделаны величайшие открытия, познаны глубочайшие законы природы, созданы важнейшие и полезнейшие для людей машины. А ваша славянская леность приводит к тому, что вы можете сделать что-то стоящее только в отместку или кому-нибудь назло. – Немец усмехнулся, – Ну, назови, какое полезное приспособление или устройство изобретено в России?

Вагасков, на секунду задумавшись, усмехнулся вслед ему.

– В России, кажется, в 1904 году был изобретен пенный огнетушитель. Нам об этом говорили на спецкурсах комсостава.

– Что ж, более чем символично. Вы можете только тушить огонь, а не зажигать его.

– А может, кое-что лучше и потушить?

– Хочешь казаться мудрым? Опять это вечное ваше славянское обыкновение переводить все в нравственную плоскость – как будто вам выдан патент на нравственную чистоту. Но все суждения о том, что хорошо, а что плохо, относительны. Абсолютным является только воля. Вы не видите человека в его реальной сущности. Вместо этого вы выдумываете сказки о нем. Нравственно то, что я назвал нравственным. И безнравственно то, что я назвал безнравственным.

– Может быть, вы просто не умеете чувствовать?

– А вы умеете. И в этом ваша слабость.

– Простите, что вмешиваюсь в вашу ученую беседу, – сказала Сигрин, – но на пути Ночи истины нам предстоит еще одна, всего лишь одна остановка. Посмотрите впереди, справа – это город. Мы будем там скоро. И, думается, в ваших интересах было бы, чтобы вы разумно и с максимальной пользой потратили время, отпущенное на него.

Взглянув в бинокль, немецкий офицер передал его Вагаскову. Светлое нагромождение каких-то ажурных, многоглавых построек проступало сквозь дымку. Прибавив ходу, по длинной дуге, стремительно поезд приближался к летучему золотисто-голубому скоплению. Дорога шла верхом, и очень скоро не на пути, не вокруг нас, а чуть под нами, в обширной, утопающей в зелени низине, показался город. Сбавив ход, паровоз встал. Неправдоподобно нарядное, сказочное, цветастое нагромождение деревянных рубленых палат, богатых, с резными коньками на крышах домов, солидных каменных лабазов, купеческих рядов и невероятно затейливых белоснежных, с красными и золотыми крышами каменных дворцов и храмов было под нами. На торговой площади вдоль рядов неспешно продвигался народ, высокие горделивого вида женщины с волосами, забранными в тугие золотые косы, длинными пальцами в лучащихся перстнях перебирали образцы тканей и шелков, неторопливо примеривали украшения, неподалеку пробовали пальцами острия мечей и боевых топоров широкоплечие статные люди в белых рубахах, подпоясанных красными кушаками, и степенные, с окладистыми бородами зрелые мужи в красных расшитых кафтанах; на середине площади, в окружении разноцветно разодетой толпы устраивали представление скоморохи. Изгиб реки вдалеке, в дальнем конце города был виден сверху, отсюда; между каменными строениями и громоздящимися пирамидами каких-то сваленных мешков можно было разглядеть спущенные паруса и высокие борта пришвартовавшихся у пристани кораблей. Удивительная, запредельно чарующая, потусторонняя картина, напоминающая фантазии художников о Гиперборее или празднично цветущий древний Новгород, была перед нами; увидев стремительно и свободно летящих над городом журавлей, я невольно долго следил за их полетом.

– У вас есть некоторое количество времени, – сказала Сигрин, – оружие в принципе можете с собой взять, но, учитывая обстановку в городе, на мой взгляд, не имеет смысла. Спуститься можно прямо здесь.

Длинная, многоступенчатая, с многократными поворотами, изгибами и площадками лестница, красиво отделанная чугунными, с бронзовыми кружевами и фигурками, бортиками и перилами, вела прямо вниз, к городу. Спрыгнув с платформы, минуту, другую, третью, молча стояли мы у квадратной, выложенной голубоватыми кругло обтесанными камнями площадки – тихого преддверия лестницы.

– Не знаю, – сказал, наконец, Вагасков, – не знаю, что я буду делать и что скажу им, если пойду туда.

– И я тоже, – неотрывно глядя на город, сказал старпом.

Боцман, взяв было у немецкого офицера бинокль, подержав его в руках, словно готовый и не готовый на что-то решиться, опустив голову и постояв немного, молча вернул бинокль немцу, так и не поднеся его к глазам.