Мертвый город

Разъеденные края плоти имели такой же вид, как обрубок ноги в гостиной. Бескровные. Лощеные, но с рубцами. И плоть была неестественно бледной.

Дэггет щелкнул выключателем, осветив открытую лестничную площадку. На охоте лестницы — это всегда плохо, неважно, нужно ли по ним подниматься или спускаться. Ты уязвим спереди и сзади, не за чем прятаться, некуда деться, только стоять во весь рост на линии огня, потому что повернуться спиной и побежать — даже более вероятный билет в морг.

Осмотрительно, но быстро, они поднялись. Дэггет шел впереди, спиной к искривленной стене, внимание вперед по ступеням. Фрост следовал на шесть ступеней за ним, сосредоточившись на фойе внизу; несмотря на то, что они прошли по первому этажу, могло случиться, что кто-то мог подобраться к ним сзади.

Они даже больше не шептались между собой. Им нечего было сказать. С этого времени то, что нужно было сделать, становилось понятным по ходу событий.

Они не нашли больше каких-либо дополнительных частей тел, пока не поднялись к верхнему коридору, где на ковре лежало бескровное ухо, белое, как морская ракушка. Судя по размеру и утонченности, это должно было быть ухо маленького ребенка.

У шефа Джармилло было двое детей.

Из всех преступлений те, которые касались насилия над детьми, больше всего бесили Фроста. Он не верил в пожизненные сроки для убийц детей. Он верил в какой-нибудь способ медленной смертной казни.

Поведение Джармилло на дежурстве в последние двенадцать часов давало веские основания в пользу коррупции. Если шеф был частью какого-нибудь ненормального тайного заговора, то можно предположить, что он вместо этого мог быть серийным убийцей и убил свою жену, тещу и детей. Убил и расчленил.

Но Фросту было непонятно, как это связано с тем, что они обнаружили ранее. Громадные суммы, поступавшие в этот город через «Прогресс для совершенного порядка», предполагали криминальное предприятие огромного масштаба. На самом деле отмываемые фонды были настолько гигантскими, что нельзя было исключать возможность заговора террористов исторического масштаба. Полицейский-взяточник, становящийся безмерно богатым за помощь плохим парням в укрытии их деятельности, вряд ли пустит под откос денежный поезд, перерезав свою семью из-за разногласий с женой.

Четыре спальни, хорошо обставленная гостиная, различные кладовки и две из трех ванных комнат предложили их вниманию только еще две вызывающих ужас улики. Обе находились в главной спальне.

На полу возле комода лежал фрагмент челюсти, из которой выдавались два коренных зуба, два малых коренных зуба и единственный клык. Между коренными зубами свисало что-то зеленое, возможно, полоска кожицы от паприки или халапеньо[37]. Поверхность кости, которая, должно быть, была раздроблена в месте, где была отделена от остальной части челюсти, вместо этого выглядела… расплавленной.

Из-за того, что это был не просто очередной образец биологических останков, а невозможная конструкция за пределами фантазий сюрреалистов, вторая находка в главной спальне оказалось более тревожной, чем все, что они обнаружили ранее. Она лежала на одном из углов искусно сделанной кровати, у изножья, не так, как если бы аккуратно положили, а как если бы была отброшена в сторону — или выплюнута. Толстый язык, изогнутый и с поднятым кончиком, как будто что-то лижущий, был бы омерзительным и тревожащим, если бы это был просто язык, но вместо этого он был похож на изображение кисти Сальвадора Дали, вдохновленного Г.Ф. Лавкрафтом. В центре толстого языка, не балансирующий на нем, а органично встроенный в ткань, фактически вырастающий из нее, находился коричневый и непокрытый человеческий глаз.

Фрост увидел чудовищное первым. В момент обнаружения он был переполнен чувством, о котором часто читал, но которое никогда прежде не испытывал. Кожа на затылке стала холодной и, казалось, по ней ползало что-то настолько же реальное, как сороконожки или пауки.

В качестве агента ФБР, назначенного в эквивалент дивизии по теневым операциям, он видел достаточно ужаса и познал страх различного вида и силы. Но ничто до этого не затрагивало этот самый углубленный нерв, который был совсем не физическим нервом, а интуитивной чувствительностью к необъяснимому, будь оно сверхъестественного или просто противоестественного свойства. Ни все его образование, ни живое воображение не могли объяснить существование этой мерзости. Когда он вгляделся в него, чувство того, что кто-то ползает, зарылось глубже, с затылка в позвоночник, а озноб сбежал по позвоночнику вниз, как по лесенке.

Он жестом пригласил Дэггета присоединиться к нему. Фросту не требовалось поднимать глаза, чтобы оценить степень реакции своего партнера на этот омерзительный объект. Внезапный вдох и бессловесное отвращение, застрявшее где-то в глотке, передали омерзение и ужас Дэггета.