Мертвый осёл и гильотинированная женщина

В двух шагах от заставы я столкнулся нос к носу с человеком зрелого возраста, с очень красным лицом, окаймленным длинною черною бородою. Я пристально взглянул на него.

— Если хочешь смотреть на меня, заплати, — сказал он. — Я живой и совершеннейший образец природы, можешь сам рассудить. Приказывай, что желаешь ты увидеть?

Я прислонился к дереву.

— Если хочешь получить плату, изобрази Аполлона и стань прекрасным! — возразил я ему.

Тут он выпрямился во весь рост, засунул бороду под воротник, отставил назад одну ногу, поднял глаза к небу, раздул ноздри, свободным и сильным движением уронил левую руку. «Красавец!» — подумал я и сказал, на секунду почувствовав зависть:

— А теперь покажи мне римского раба, которого отстегали плетьми за кражу фиговых плодов.

Он сейчас же упал на колени, согнул спину, опустил голову, нервно оперся на обе ладони и пополз ко мне на животе, глядя на меня боязливо и заискивающе, как собака, потерявшая хозяина. Когда человек столь унижен, он хуже собаки. «Червь — Бог!» — сказал Боссюэ[35]. Мне захотелось, чтобы он отыгрался за унижение, и я приказал:

— Поднимись, восстань, ты зовешься Спартаком!

Он приподнялся, но не сразу, точно человек, постепенно охватываемый гневом и собирающийся с силами, оперся одним коленом о землю и сделал вид, будто душит кого-то, схватив его за горло обеими руками, — он широко разинул рот, полузакрыл глаза, насторожил уши, — казалось, он смакует всеми чувствами радость мести; мне стало страшно.

— А мог бы ты изобразить пьяного? — спросил я его.

— Я никогда не подделываюсь под пьяницу из почтения к вину, — возразил он, вставая. — Если ты хорошо мне заплатишь, сможешь увидеть меня нынче вечером в самом деле мертвецки пьяным, где-нибудь под забором, причем увидеть задаром.

Я бросил ему несколько монет. И сейчас же Аполлон, раб, Бог, червь снова стал существом заурядным, и, чтобы отблагодарить меня, у всех четверых не нашлось ничего, кроме глупой улыбки, лишенной всякой выразительности. И все это в одних и тех же глазах, в одной и той же душе, в одном и том же теле!

Мне представлялась тут, разумеется, прекрасная тема для философской тирады, но незначительное происшествие заставило меня рассмеяться, и я обрадовался, что еще сохранил способность радоваться.

Дело в том, что за мною пустился вдогонку маленький савойяр, праздный, беспечный, веселый цыган парижских улиц, вероятно, рассудив, что я добрый человек.

— Подайте мне что-нибудь, капитан! — Капитан молчал. — Генерал! — Генерал продолжал шагать. — Принц! — Никакого результата. — Король! Мой король! Мой король!

Я уже готов был дать мальчишке что-нибудь, но я вспомнил г-на Ройе-Коллара, господ Лафайета, Себастьяни, г-на Лаффита, газету «Конститюсьоннель» и всю оппозицию[36].

— Мой король! Фу! Не получишь ни сантима, попрошайка!

Бедняжка исчерпал все известные ему титулы, остановился и уныло глядел мне вслед; тогда, заметив, что он неподвижен, я вернулся к нему.

— Дурак! — сказал я гневно. — Раз уж ты столько наговорил, назови меня Боженькой!

— Подайте мне что-нибудь, добрый Боженька! — воскликнул он, молитвенно сложив руки.

Я дал ему монетку, которой как раз хватило бы, чтобы перейти через мост Искусств.

XIII ОТЕЦ И МАТЬ

После столь весело проведенного дня я прекрасно спал всю ночь напролет и видел счастливые сны. Проснувшись поутру, я очень удивился, обнаружив, что голова у меня легкая и свободна от тягостных мыслей. Растянувшись на мягкой постели, я вволю наслаждался своим пробуждением, как любитель вина, смакующий последний стакан из старой бутылки. Хвала Богу! Прекрасная вещь печаль; но не хуже и веселье, и легкий сон, и радостные сновидения. Как покоен мой ум, как светлы мысли, как подвижно воображение, как ласкает мой взор окружающий мир! Словно добрая фея утешила своею дланью треволнения моего сердца. Я дышу, я живу, я мыслю; и весь покой пьянящего утра происходит оттого, что вчера я отдался сладостной лени, что не силился быть ни поэтом, ни философом. Ну что же, кто знает? — быть может, когда-нибудь я снова стану добропорядочным человеком. О, доктор Фауст! О, мой учитель! Сколько раз случалось тебе оставлять свои книги, свой горн, свой перегонный куб и бродить под окном Маргариты!