Мертвый отец

Для Марион

Голова Мертвого Отца. Главное в том, что у него глаза открыты. Пялясь в небо. Глаза двузначной синевы, с нотами пачки сигарет «Житан». Голова не шевелится. Пялится десятилетьями. Чело благородно, Боже правый, каково ж еще? Широко и благородно. И безмятежно, разумеется, он мертв, каково ж еще, если не безмятежно? От кончика его тонко очерченного носа с изящными ноздрями до земли высота пять с половиной метров, значение получено триангуляцией. Волосы седы, но седы молодо. Густые, почти по плечо, любоваться волосами можно долго, многие и любуются, по воскресеньям или другим праздникам, либо в те бутербродные мгновенья, какими аккуратно проложены толстоватые ломти работы. Линия челюсти выгодно сравнивается со скальным образованием. Внушительна, груба, все вот это. Громадная челюсть содержит в себе тридцать два зуба, двадцать восемь — белизны типовой сантехники и четыре пожелтели, последнее — следствие пристрастия к табаку, по легенде, этот бежевый квартет обнаруживается посередине нижней челюсти. Отец не совершенен, слава Богу. Пухлые красные губы растянуты в легком оскале, легком, однако не вовсе неприятном оскале, обнажая что-то из салата со скумбрией, застрявшее меж двух пожелтелых зубов. Мы считаем, что это салат со скумбрией. Судя по виду, салат со скумбрией. В сагах это салат со скумбрией.

Мертвый, но по-прежнему с нами, по-прежнему с нами, но мертвый.

Никто и не упомнит, когда его тут не было, у нас в городе, в позе спящего беспокойным сном, вся огромная ширь его простирается от авеню Поммар[1] до бульвара Солод. Общая длина 3200 локтей. Наполовину погребен в земле, наполовину нет. За работой непрестанно день и ночь, в любой час на общее благо. Он руководит гусарами. Руководит подъемом, паденьем и трепетом рынка. Руководит тем, что думает Томас, что всегда Томас думал, что вообще будет думать Томас, с исключениями. Говорят, левая нога, полностью механическая, — административный центр его действий, работает непрестанно день и ночь, в любой час на общее благо. В левой ноге, в неожиданных складках иль нишах, мы отыскиваем нужное. Услуги для исповеди, кабинки со скользящими дверьми, люди заметно свободней исповедуются Мертвому Отцу, нежели любому священнику, разумеется! он же мертв. Исповеди записываются на пленку, кодируются, пересочиняются, инсценируются и затем появляются в городских театрах, новый полнометражный фильм каждую пятницу: Можно узнать чьи-нибудь собственные мгновенья, иногда.

Правая стопа покоится на авеню Поммар и нага, за исключением титановой стальной ленты вокруг лодыжки, она присоединена титановыми стальными цепями к мертвым (МЕРТВЫЙ № 1 — бревно, бетонный блок и т. д., погребенный в земле в качестве якоря) в количестве восьми штук, утопленных в зелени Садов. В стопе ничего необычного нет, вот только она семи метров высотой. Правое колено не очень интересно, и никто никогда не пытался взорвать его, дань здравомыслию граждан. От колена до бедренного сустава (авеню Белфаст) все самое обычное. Мы встречаем, к примеру, rectus femoris[2], подкожный нерв, подвздошно-большеберцовый тракт, бедренную артерию, vastus medialis, vastus lateralis, vastus intermedius, gracilis, adductor magnus, adductor longus[3], промежуточный бедренный подкожный нерв и прочие несложные домеханические устройства подобной природы. Все работают днем и ночью на общее благо. В правой ноге обнаруживаются крохотные стрелы, иногда. Крохотные стрелы никогда не обнаруживаются в левой (искусственной) ноге, ни в какое время, дань здравомыслию горожан. Мы хотим, чтобы Мертвый Отец был мертв. Сидим со слезами на глазах и хотим, чтобы Мертвый Отец был мертв, — меж тем, своими руками делаем изумительное.

1

Одиннадцать часов утра. Солнце в небе занимаючись своими делами.

Люди устают, сказала Джули. Может, дашь им прерваться.

Томас подал знак «перерыв», махнув рукой по направлению вниз.

Люди рассыпались по обочине. Трос на дороге ослабши.

Эта грандиозная экспедиция, сказал Мертвый Отец, этот вальс по неведомому паркету, эта маленькая братия братьев...

Ты не брат, напомнила ему Джули. Не увлекайся вальсом.

Так, должно быть, они меня любят, сказал Мертвый Отец, что тянут и тянут, и тянут, и тянут, долгие дни и ночи в менее чем оптимальных погодных условиях...

Джули отвела взор.

Дети мои, сказал Мертвый Отец. Мои. Мои. Мои.

Томас прилег головою Джули на колени.

Много печального со мною стряслось, сказал он, и много печального еще стрясется, но самое печальное — этот малый Эдмунд. Жирный который.

Пьяница, сказала Джули.

Да.

Как ты на него наткнулся?

Я стоял на площади, на пивном бочонке, насколько мне помнится, людей записывал и тут услышал, как у меня под ногами кто-то глотает. Эдмунд. Кран заглатываючи.

Стало быть, ты знал. Перед тем, как его записать.

Он умолял. Он был смирен.

И тем не менее — сын мой, сказал Мертвый Отец.

Это сделает из него человека, сказал он. Наш марш. Я не согласился. Но трудно отказывать кому-то в том, что сделает из кого-то, по его мнению, человека. Я его записал.