Мертвый сезон. Мертвая река

Услышав плач младенца, Эми инстинктивно перевела разгневанный взгляд на посаженного на цепь мужчину и терзавшую его девчонку. Их шум потревожил ребенка, заставил его подать голос, снова пробудил в нем чувства голода и боли. У нее вновь заныли груди. В тоске по Мелиссе учащенно забилось сердце. Она заметила, что девчонка будто тайком следила за ее реакцией, искоса поглядывала на нее – взгляд был какой-то мутный, отстраненный, но и прикидывающий, как если бы она уперлась в некий мысленный тупик и напряженно пыталась прорваться за его пределы.

Наконец она улыбнулась и отбросила нож, следя за тем, как мужчина в изнеможении привалился к стене пещеры. Повернувшись, она уставилась на Эми. Несколько секунд она пристально изучала ее глазами. И снова – отворотилась.

Шагнула к младенцу.

Еще до того, как Эми увидела, что намерена сделать эта девчонка, она поняла, что именно сейчас произойдет, и все ее естество восстало против. Она прекрасно понимала суть происходящего – все это время ребенок пронзительно кричал, его матери поблизости не было – ее отослали из пещеры, – зато Эми сидела сейчас внутри с набухшими, саднящими от переполнявшего их молока грудями, сидела и с ужасом представляла, как ей придется предать и саму себя, и Мелиссу.

Едва успев покачать головой в безмолвном «нет», она тут же почувствовала, как глубоко внутри ее всколыхнулась странная тревога, но девчонка тем временем уже сунула орущего младенца ей в руки, опустила его ей на колени, и тот моментально просунул свою голову в распахнутый на груди халат, прильнул слюнявым, обметанным коркой засохшей грязи ртом к соску и принялся кусать, сосать, вгрызаться в мягкую, податливую плоть. Глаза ребенка сощурились до узеньких щелок, как у змеи. Его крохотные челюсти продолжали методично и яростно пережевывать, оттягивать, сминать и высасывать из содрогающегося от его рыданий тела уже не просто ее молоко, а все силы, всю ее жизнь.

Эми сжимала лежавшего на коленях младенца, плакала и ощущала, будто странные волны жизни – грозные, требовательные – вздымаются кругом нее.

* * *

Заяц присел на корточки в зарослях ежевики – его зрачки были широко расширены, – и стал следить за добычей, которая оказалась тоже зайцем, тоже ищущим корм.

Зайца интересовали не ягоды, а нежные листочки и побеги, серые в лунном свете. Ничего не подозревая и двигаясь с подветренной стороны, он все время приближался к нему. Через мгновение он был уже на расстоянии удара. Он слегка щелкал пальцами. Заяц услышит – тогда вопрос будет только в том, в какую сторону он прыгнет. Заяц выдавал свои намерения, наклоняя узкую голову вправо или влево за долю секунды до того, как задние лапы сжимались и отталкивались, и к тому времени руки Зайца оказывались рядом, избегая мощных задних лап, готовые схватить его за уши и верхнюю часть туловища и свернуть шею.

Заяц много раз охотился в этих зарослях ежевики по ночам, и чаще всего ему это удавалось. Они образовывали густые заросли на вершине утеса, высоко над ним, справа от пещеры, в стороне от более легкой и проторенной тропы, по которой ходили остальные. Но остальные были не такими охотниками, как Заяц. Они никогда не утруждали себя поисками этого места.

Однажды он привел сюда Землеедку и Девушку, но обе не удовольствовались тем, что нужно просто сидеть, наблюдать и ждать. Они смеялись над ним, над его ухмылкой, над его терпеливой позой. Они подняли такой шум, что ни одна дичь не осмелилась бы появиться, даже глупая белка. Он прождал всю ночь после того, как они ушли, и вернулся ни с чем. Впредь он не стал совершать ошибку, прося их составить ему компанию снова.

Он вспомнил, что не смог бы снова привлечь Землеедку, даже если бы захотел. Ее тело лежало в нескольких ярдах позади него, спрятанное в кустах у тропы. Он пробыл здесь некоторое время, наблюдая за зайцем, хотя намеревался остановиться всего на минутку, чтобы посмотреть, что там такое. Он не хотел, чтобы запах смерти напугал какую-нибудь дичь поблизости, поэтому оставил ее там, прикрыв палками и высокой травой, чтобы сбить запах. Он знал, что уже поздно, но у него почти не было чувства времени, а заяц был совсем рядом.

Заяц ощущал себя безмерно счастливым здесь, среди ягод и их колючих стеблей, похожих на тростник, вдыхая запахи леса и заячьей шкуры. Его ступни упирались в землю. Вес тела распределялся между руками и ступнями, давая равновесие, обеспечивая максимально быстрый выпад. Он точно знал, как далеко унесет прыжок, в каком направлении ежевика встанет у него на пути и в каком направлении они помешают прыжку зайца. Он знал, где твердая почва, где мягкая, а где каменистая, и ждал, пока заяц доберется именно до того места, что представляло для него наибольшую выгоду. Эти переменные не принимались во внимание осознанно. Они были рассчитаны с плюсом или минусом в его теле – в ступнях и ладонях, в его глазах и ушах. Их калькуляция производилась у него в крови.