Мертвый сезон. Мертвая река

А ведь за эти восемь лет он перевидал немало подобных штуковин. Ножи для среза и скобления шкур, тесаки и кинжалы. Ножи для еды и для заточки костей, палок. Ножами даже ковыряли жучков из-под кожи. А если лезвие нагреть на костре, можно прижечь рану. Ножи годились для убийства людей и зверей. Для быстрого убийства, для медленного.

Вот только у него самого никогда не было своего ножа.

Годы сидения на цепи сильно ослабили его – сильным остался, пожалуй, лишь один орган. И в тот самый момент, когда в ладонь Быка легла резная рукоять, именно этот орган вдруг начал стремительно возбуждаться.

Перед его глазами возник образ человека, долгие недели – во всяком случае, так ему самому казалось – сидевшего в узком и темном проеме без солнечного света, где никак не встать не только во весь рост, но даже и на колени. Окруженного кучами собственных, густо облепленных мухами испражнений.

Было у этого человека и имя – Фредерик. Остальное стерлось.

В неволю его загнала эта Женщина. Именно она посадила его в пещере на цепь.

Там он и превратился из Фредерика в Быка.

Долгие годы сидения на цепи сильно ослабили его, но все же не настолько, чтобы обеими руками не обхватить рукоятку ножа и не вонзить лезвие ей в спину. Он лишь смутно распознавал очертания тела ребенка в нескольких дюймах от его рук, ищущего свободы от своей колыбели-самоделки. Всей массой он налег на нож, одновременно чувствуя, как в сладостном предвкушении неги набрякший член заскользил по ее гладкому бедру.

Слабо постанывая, он, казалось, даже улыбался, когда Женщина душила его.

Душила и трясла, словно тряпичную куклу, так что скоро изо рта Быка вывалился кончик языка – и все же он не умирал. Его глаза будто и вправду переполняло невыразимое блаженство, неспособное вот так просто взять и улетучиться. Она же недоумевала: неужели злобная сила духа, оставшегося внутри тела убитого ими младенца, оказалась настолько мощной, что сейчас мешает справиться даже с Быком? Неужто сила эта до того могуча, что сперва сокрушила весь окружавший ее уклад, а теперь и саму лишила привычных навыков? Все это настолько ошеломило Женщину, что она даже и не удивилась, когда раздался залп выстрелов. После них ее тело словно взорвалось в нескольких местах и дождем из каких-то обтрепанных разрозненных кусков пролилось с обрыва.

Последнее, что она успела заметить и осознать, были очертания младенца Второй Добытой. Когда в нее выстрелили, он вылетел у нее из рук. Глаза холодно уставились на нее в полете – взглядом охотницы, – а потом они оба низвергнулись в ночь, в темноту и пустоту.

0:55

Заяц карабкался по стволу дерева в направлении деревянного настила.

Он дождался того момента, когда наполнявшие лес звуки наконец затихли, когда бродившие по чаще люди миновали его, вскоре зашуршав ногами по камням где-то внизу. Потом подождал еще немного – просто чтобы убедиться. Или из страха.

Он как раз пробирался сквозь заросли кустарника, когда услышал звуки выстрелов. Как же много их было! И – снова ничего, снова тишина.

Заяц уже не сомневался в том, что все его люди погибли.

Главное для него сейчас заключалось в том, как бы понадежнее спрятаться.

Он был Зайцем, и остался совсем один. Значит, надо было научиться стать Волком.

Он продолжал взбираться на дерево, зажав в зубах нож и ощущая доносившиеся сверху незнакомые запахи – не его самого, и не Землеедки, и не Мальчика.

В стылой атмосфере леса они спускались на него вместе с медленно струящимися, обволакивающими потоками воздуха. Иногда ему казалось, что он даже видит их.

Знакомый запах страха защекотал ему ноздри. Пока очень слабый, далекий – скорее даже не сам страх, а всего лишь его отголосок. Но каким же приятным был этот запах. Он вдыхал аромат невинности, бездумный покой слепого птичьего выводка, спящего в гнезде.

Сделав еще один шаг наверх, Заяц окинул взглядом деревянный настил.

И тут же сжимавшие лезвие ножа губы растянулись в широкой улыбке.

Именно это они все это время упорно искали, блуждая в ночи, теряя одного своего соплеменника за другим. И вот он, Заяц, предмет всеобщих насмешек и шпилек – именно он, чей тупой оскал всякий раз напоминал, что он родился ущербным, – именно он нашел, что нужно. Дитя в одеяле – на том самом месте, куда он водил Землеедку, чтоб она поиграла с ним. Он уже почти скучал по ней и остальным павшим – некому теперь его хвалить.

Легко, словно дуновение слабого ветерка, закатившись всем телом на платформу, он замер в полной неподвижности. Находившийся рядом с ним ребенок продолжал спать, безмятежно раскрыв рот и закрыв глаза. Он приблизился к нему – от младенца пахло чем-то сладким. Распахнул одеяло, обматывавшее ноги ребенка. Девочка.

Женщина говорила, что они должны использовать кровь младенца, дабы утолить жажду духа, томившегося в мертвом ребенке – и тогда это обернется благом для всех них.

Но теперь уже не было всех их.

Остался один лишь Заяц.

Он задумался.