Мещанка

— И надоели друг другу. Так, что ли? Или они вам надоели?

— Но вы же знаете, Павел Васильевич, что с транспортом вот как, — хозяйственник провел себе по горлу пальцем. — И строителям надо помочь, сами говорите, и заводские перевозки, и столовая, и за город в выходной вези. Если бы можно было, разве бы я отказывал. Что мне — приятно, что ли?

— Не можно, а нужно. Им ведь тоже неприятно ходить. И время зря тратить некогда. Завтра дадите две машины. Этого хватит пока. Хватит, товарищи?

— Хватит. Только — чтобы постоянно работали.

— Конечно, а как же. Я виноват, с завтрашнего дня — постоянные две машины.

— В таком случае, Павел Васильевич, — нервничая, сказал хозяйственник, — я снимаю с себя ответственность за перевозки.

— Вот как! — удивился Павел Васильевич. — Даже так. Снимаю ответственность. Как пиджак: сам надел, сам снял.

— А что же делать? Я люблю говорить сразу и прямо, чтобы потом не было срывов в работе и обвинений. Не мог сделать, а скрыл. Не могу обеспечить, значит, не могу. Надо принимать меры заранее.

— Горячиться не к чему, — перебил его Павел Васильевич, — и обижаться тоже. Я знаю, что трудно, что машин в обрез, но знаю и другое — машины дать надо и дадим. И ответственность с вас никто не снимет. Авторитет ваш страдает — отказали, а директор дает. Ничего. Надо более внимательно относиться к своему авторитету, делом его беречь.

— А что, я плохо работаю? Да я…

— Знаю, знаю, — остановил его Павел Васильевич, — работаете вы что есть сил, и трудно вам. Но я был вчера в гараже, наблюдал. Шоферам выписывают путевки утром. Машин много. Пока ждут — по часу стоят. Разве это порядок? Пять машиносмен летит к черту. Сделайте так: пришел человек на работу — дело и документы уже ждут его. И вот вам лишние тонно-километры, как вы пишете в отчетах. Вот так. А за задержку строительства жилья своими силами мы с вами поговорим особо. Все у вас, товарищи?

— Все.

— Хоть бы при людях-то, Павел Васильевич, — оставшись, проговорил хозяйственник.

— Стыдно?

— Не доглядишь ведь всего. Неудобно, конечно.

— А им каково? Три раза у вас были, четвертый ведь раз приходят люди. Срам. До этого случая я лучше думал о вас. Идите, после поговорим. Не советую только еще раз доводить людей до такой крайности.

Хозяйственник пошел из кабинета красный, расстроенный. Павлу Васильевичу стало жаль его. У него была самая хлопотливая, самая тяжелая работа. С него больше всех требовали, его больше всех ругали. Ему было трудно, очень трудно. Ругали его и за дело, а иногда и зря. Порой не хватало просто потому, что не всегда и всего у нас еще хватает, а винили его. Он работал, может, больше других, больше других волновался, хотел, чтобы все было хорошо, но там, где труднее всего, не все бывает гладко. Незаметная, часто невидная работа хозяйственника была нелегка.

Софья Михайловна поняла его.

— Ничего, Павел Васильевич. Тут он виноват. Нельзя же так. Завод заводом, но ведь и это дело хорошее, помогать надо. Уперся на своем. Умней будет. Ждут ведь, Павел Васильевич.

— Да, просите, просите.

Вошла пожилая женщина-работница. Павел Васильевич усадил ее в кресло, сам сел рядом.

— Деньги вам, Мария Ивановна, выделены, можете получить, — сказал он, — и в сущности все вроде бы. Но я решил вас позвать, чтобы спросить, почему вы не пришли сами, товарищи за вас хлопочут?

— Я и у них этого не просила, и у вас ничего не прошу.

— Вот, вот. Поэтому и пригласил вас. Обижены вы чем-то и кем-то и эту обиду переносите на всех и на всё. На всю жизнь нашу обиделись.

— Да как же, товарищ директор, я тут работаю, муж работал, а как попросила помочь — и нет тебе. От ворот поворот. А у меня ведь трое их, ребят-то. Заболели. Завком помог раз, другой, с него хватит, а от завода — шиш. Что мне, легко просить было?

— Маша, — вмешалась Софья Михайловна, — ты помнишь, я тебе говорила: не наживет он у нас долго, да он и на людей-то не глядел. А ты на всех обижаешься. Мне и то обида от тебя.

— Это в чем же?

— Как в чем? А что ты обо мне думаешь? Что о товарищах думаешь? Разве директор не понимает, что ты о нем думаешь? Ты думаешь, что кто-то на тебя плюнул, так и всем наплевать, все такие — без души, без сердца. С кем ты нас сравниваешь?

— А что было? — спросил Павел Васильевич.

— Подала заявление — ни ответа, ни привета. Пошла сама. Некогда, говорит, мне. На это завком есть. Тут строительство заело, план не идет. Некогда. Я до слова запомнила все. Так и ушла.

— Строительство, план. А для кого строим, для чего работаем, ты бы и спросила хотя бы себя.

— Я всегда понимала это. Но вот как вышло. Растерялась в жизни, трудно было.

— А теперь как?

— Полегчало вроде. Чувствую — не одна…

— Ну, ну, а плакать зачем, — проговорил Павел Васильевич. — Раз хорошо, значит, хорошо.

Он растерянно оглянулся на секретаршу.

— Пойдем, Маша, пойдем, я тебя провожу, — взяв ее за плечи, проговорила Софья Михайловна, и они вышли.