Месяц туманов (антология современной китайской прозы)

Днём она старательно ухаживала за выделенным ей му[6] земли, содержала его в порядке, не хуже любого мужчины. Когда темнело, готовила себе еду, метёлкой собирала у дороги траву и ветки, топила ими до жара кан. Ложась, она подставляла теплу то один, то другой бок и чувствовала себя уютно и спокойно. Раньше Хэй думала, что женщина без мужчины — лоза без дерева, воздушный змей с оборванной нитью, но оказалось, что женщина тоже человек и жить одной даже лучше! К ней часто наведывался Лайшунь — помогал нарубить дров, принести воды, просто поговорить. Она его кормила или угощала чаем, но когда темнело, всегда выпроваживала:

— Давай иди, а то найдётся много желающих почесать языком о дверь разведёнки!

Лайшуню было на это наплевать и он продолжал приходить. Приносил новости о том, что счетовод теперь вошёл в долю на мешочной фабрике, заработал кучу денег. Хэй и Лайшунь удивлялись такой удаче. Как-то раз она спросила:

— А как поживает та парочка?

— Когда есть деньги, то всё спорится, даже черти на тебя работают! Живот у той уже округлился, до конца года, наверное, родит.

Взгляд Хэй зачарованно застыл на горе по ту сторону реки, ей не было дела ни до облаков на небе, ни до дыма над деревней вдалеке. Лайшунь не знал, о чём она задумалась, а она не говорила. Наконец в углах её рта появилась лёгкая, слабая улыбка, и она велела Лайшуню уйти.

По деревне пошла молва, что у Лайшуня на неё виды. Хэй об этом поначалу не ведала, а когда в конце концов до неё дошли обрывки слухов, то сердце её забилось чаще. Утром, расчёсываясь перед зеркалом, она разглядывала своё отражение. Лицо было всё таким же тёмным, но лоснилось куда больше прежнего. Хэй с удивлением обнаружила, что вовсе не стара и даже не уродлива, и пробормотала:

— Разве я теперь ни на что не гожусь?

На скулах её выступил румянец, а сердце сладко заныло.

Когда вновь пришёл Лайшунь, Хэй исподволь следила за выражением его лица. Лайшунь наговорил ей много такого, от чего её уши начали гореть. Но она всё время вспоминала Муду. Из-за неё Муду схватили и держали пятнадцать суток, а его сгорбленный отец каждый день носил сыну еду. Как-то он споткнулся и рисовая каша выплеснулась на землю, старик сел на землю и заплакал. Это воспоминание резало ей сердце как ножом! В тот день, когда Муду отпустили, они встретились. У Муду отросла борода, он побледнел. Увидев её, он сказал:

— Хэй, не думал, что наврежу тебе, оставлю без мужа…

Однако с тех пор как она поселилась в коровнике, Муду больше не показывался. То ли считал себя виноватым и потому сторонился её, то ли потеплело и он отправился в горы носить ситник. Когда Хэй впадала в такую задумчивость, Лайшунь сразу успокаивался, вздыхал и увещевал её:

— Тот мерзавец бросил тебя, так это потому, что сердце его дурное, а глаза слепые! Он говорил, что ты уродина, а в чём уродство-то? Ты такая ладная, тебе ли печалиться, что не завела нового гнезда?

Хэй сразу же слегка улыбалась, чтобы Лайшунь не распускал язык. Лайшунь уходил от неё, предаваясь мечтам. Ему хотелось поболтать в школе с муженьком Хэй, отпустить несколько шуток.

Вскоре едва обретённое Хэй душевное спокойствие снова исчезло. Пришли осенние ливни, она сидела на кане и смотрела, как в луже перед входом булькают пузыри, поднимала глаза и видела поля, реку, громоздящиеся горы. Хэй была не очень образованной, однако её сердце сдавила какая-то лирическая грусть. Она вспомнила осенние дожди той поры, когда она жила в родительском доме, и ливни, которые видела, выйдя замуж, и душа её наполнилось тоской, которую некуда было выплеснуть. Оставалось лишь при тусклом свете заката спрятать лицо в ладони и прислушиваться, как частая дробь дождя становится реже и с карниза падают капли. Впав в оцепенение, она вспоминала всё происходившее после развода, родственников и мужчин, включая Лайшуня, и ей казалось, что всё это бессмысленный и быстро рассеивающийся сон.

Внезапно Хэй охватило беспокойство за своё поле на берегу реки. Эту землю ей дали недавно, и она посадила там редьку. Не поднимется ли река и не смоет ли урожай? Дождь уже ослаб, но ветер ещё держался. Хэй убедилась, что редька в порядке, а уровень воды почти не изменился. Река текла, переливаясь в лунном свете и бурля. Вдруг где-то вдалеке вспыхнул огонёк. Приглядевшись, она заметила на другом берегу какие-то красные точки, похожие на глаза лисицы, они то исчезали, то вновь показывались в новом месте. Тут же послышался всплеск и снова затих. Донёсся лёгкий скрип.

Хэй решила, что это чёрт, затаила дыхание и всмотрелась в приближающуюся чёрную тень. Оказалось, что это переходит реку человек, нагруженный ситником. По массивной фигуре и неловкой походке Хэй его узнала и позвала:

— Муду!

Муду перепугался, упал как подкошенный и выронил окурок, прочертивший на прощание красную дугу. Узнав Хэй, он поправил во мраке брюки и рассмеялся. Она поинтересовалась:

— Зачем в такую непогоду переходишь реку? Вода поднимется и утащит тебя к устью!