Месма

Она схватила парнишку левой рукой за голову — да так цепко, что ее длинные гибкие пальцы, обхватив Тимкин лоб, достали ему до самых глаз! Резко рванув Тимку на себя, Августа опрокинула подростка на спину вместе со стулом. Сделав пару шагов назад, вниз по ступеням, Августа протащила Тимку через порог далее по лестнице. Запрокинув мальчику голову, Августа одним резким взмахом тяжелого остро отточенного ножа, зажатого в ее правой руке, развалила подростку горло. Прохор Михайлович в эту самую секунду высунулся на лестницу, поймал трясущейся рукой дверную ручку и резко захлопнул распахнутую дверь.

Тимка, лежавший навзничь на лестнице, ступени которой были заботливо укрыты клеенкой, бился в судорогах; кровь сильными толчками изливалась из перерезанного горла и пузырилась на губах — он хотел крикнуть, но не мог: в груди булькало, изо рта вырывался лишь приглушенный хрип. Августа пристально оглядела распростертое у ее ног длинное худенькое тело, никак не успокаивавшееся и продолжавшее сотрясаться в конвульсиях. Она наклонилась и одним ударом тяжелого ножа перерубила тонкую Тимкину шею. Отрубленная голова, орошая кровью расстеленную клеенку, подпрыгивая по ступеням, скатилась вниз, где ее остановила Пелагея, ловко придавив ее к полу своею тяжкой ступней.

— Ну и куда ее теперь? — тупо и бесстрастно спросила она, подняв глаза на Августу, продолжавшую стоять на лестнице.

— Не знаешь, что ли? — небрежно бросила Августа со ступенек. — Кидай вон в кастрюлю, накрывай крышкой и — в подпол! Завтра ею заниматься будем.

Пелагея послушно прошла на кухню, взяла там большую кастрюлю и, взявши Тимкину окровавленную голову за волосы, засунула ее туда лицом вверх. Накрыла крышкой и понесла назад.

— На стол поставь и возвращайся, надо скорее убрать все это в кухню, — крикнула вдогонку Августа, — Пошевеливайся, черт тебя подери-то! Спишь прямо на ходу…

— Сейчас, сейчас, — пробормотала Пелагея, заметавшись от печки к столу с кастрюлей в руках. Наконец поставила кастрюлю на стол и вернулась к своей товарке.

Вдвоем они подхватили за четыре угла клеенку с лежащим в ней телом, плававшем в луже крови, и потащили его на кухню. Там быстро уложили на пол, внимательно следя, чтобы кровь не пролилась из клеенки наружу. Пелагея вытащила еще клеенку и принялась сноровисто устилать ею весь пол. Августа молча наблюдала за нею, так и не выпустив из правой руки окровавленного ножа.

Августа поднесла к своему лицу левую руку, растопырила свои вытянутые длинные пальцы. По ним, обвивая их маленькими красно-бурыми змейками, медленно ползли струйки крови. Она высунула длинный язык и упоенно и самозабвенно стала слизывать свежую кровь со своих пальцев.

— Знаешь, Пелагея, — сказала она, — я раньше никогда не думала, что кровь — теплая, только что пролитая, настолько вкусна! Даже нет, это неправильное слово… вкус тут ни при чем. Это нечто другое, что-то неведомое, завораживающее…

Ничто не может сравниться с тем чувством, которое я испытываю, когда пью теплую кровь!

— Ох, и выдумщица ты, Августа! — усмехнулась в ответ Пелагея. — Кровь как кровь, такая же, как у поросенка, например… Нормальная еда.

- Ничего ты не понимаешь… Сперва я тоже этого не замечала. А вот потом стала испытывать нечто такое… словами просто не передать. Это ведь какой у нас с тобой по счету?

— Не знаю, — хмуро отозвалась Пелагея, продолжая аккуратно расстилать по полу клеенку. — Я их что, считала, что ли? Может, девятый, а то и десятый… Какая разница! Возни вот с ними тьма, да что поделаешь! Жить ведь как-то надо — время такое пришло! Люди-то, они ведь как звери: есть те, кто ест, и есть те, кого едят! Вот и весь сказ! А ты про чувства какие-то, наслаждение… Еще стихами заговори! Сразу видать, что ты из бывших…

Августа метнула на свою товарку огненный взгляд.

- А ну-ка, умолкни, пролетарская морда! — зловеще произнесла она. — Лучше вспоминай почаще, где бы ты была сейчас, кабы не я! Гнить бы тебе в расстрельной яме, да червей могильных кормить! И нечего языком молоть попусту, мне ли не знать, что ума у тебя меньше, чем у курицы!

— Да что ты, матушка! — испуганно вскинулась Пелагея, умоляюще взирая на Августу. — Прости Христа ради, коли что не так сказала… Ну, ляпнула, не думавши, ну с кем не бывает, чего ж ты сразу на меня и вызверилась-то! Я ведь ничего дурного не хотела, Господь с тобою…

— Не знаю я, с кем Господь, а вот рот свой тебе надо пореже открывать, как только ты вякать начинаешь, мне сразу дурно становится. А может, — Августа взглянула на нее исподлобья и выразительно повела окровавленным лезвием, — может тебя лучше немой сделать… а?

На грубом и простоватом лице Пелагеи отразился неподдельный ужас.