Месма

— Говоря проще, наше наступление было отбито немцами, — прокомментировал Прохор Михайлович. — Захлебнулось наступление. А сколько при этом положили этих наших самоотверженных воинов, никто, разумеется, посчитать не удосужился…

— У тебя там сын воюет, что ли… или брат? — усмехнулась Августа.

— Как ты не поймешь… — Прохор Михайлович даже задохнулся от негодования. — Там люди русские воюют! И дела у них плохи, Августа! Очень плохи! Похоже на то, что Крым не удержать…

— И что? — отозвалась Августа. В ее кратком вопросе содержалось столько презрения и цинизма, что Прохор Михайлович не на шутку вскипел.

— И что? — вскинулся он. — А я тебе скажу — что! Если Крымский фронт падет, немцам откроется прямая дорога на Воронеж, а далее — на Сталинград. А коли возьмет фашист Сталинград, нам конец — это ты понимаешь? И придется нам бросать все это, — он обвел глазами комнату, — и драпать на восток, за Урал, в тайгу… Возьмут немцы Сталинград, и все — не бывать больше России…

— Значит, Россия такую участь заслужила, — равнодушно заметила Августа.

Прохор Михайлович взглянул на нее с неподдельным ужасом.

— Господи, Августа… что ты несешь? — пролепетал он.

— Что слышал! — грубо ответила женщина. — Крыма не удержать? И правильно! Сталинград немцы возьмут? И пусть возьмут! Зато ни одной большевистской гадины на земле не останется!

— Ты ненормальная! Что ж, по-твоему, немецкие фашисты лучше советских большевиков?!

— Не знаю, Прохор… — неожиданно мягко ответила Августа. — Этого я не знаю. Фашистов в действии я не видела. А вот большевиков — видела! Они мне такой цирк устроили, что на десять жизней вперед впечатлений хватит! Так-то, Прохор…

— Какой еще цирк? — с досадой спросил Прохор Михайлович. — Где? О чем ты?..

— Где? да в Крыму, о котором ты так сокрушаешься! — ответила Августа. — Сама ведь я родом оттуда. Моя семья в Ялте тогда жила…

— Ты никогда не говорила… — глухо пробормотал Прохор Михайлович.

— Стало быть, повода не было! — резко отвечала женщина. — А нынче смотрю — разохался, да расстонался — Крыма ему не удержать!..

Фотомастер мрачно молчал, глядя на нее выжидающе. Затем растерянно заметил:

— Я ничего плохого не хотел сказать, Августа… Прости, если что не так.

Она не ответила, молча отошла к кровати, стала между окном и сидящим у стола Прохором высокой узкой тенью. Задумчиво глядя сквозь немытое стекло на серую промозглую улицу, негромко, но отчетливо заговорила:

— В двадцатом году это было. Врангель из Крыма уходил… Мой отец был капитаном в Белой армии. Он не захотел родину покидать, вместе с соратниками в горы подался. Мы с мамой и сестренкой в Ялте оставались. Нас в заложники захватили вместе с тысячами других офицерских семей. А потом большевистский ревком Крыма объявил амнистию всем офицерам, воевавшим против большевиков. Объявили, что все, кто добровольно прибудет в распоряжение новой власти, получит прощение, сохранит звание, выслугу; ну и все такое. Надо было только явиться в один из сборных пунктов и зарегестрироваться. Сообщить имя, фамилию, звание… ну и адрес семьи.

Те офицеры, кто не хотел покидать родину, попались на этот дьявольский крючок. Мой отец оказался среди них. А впрочем, выбора все равно не было: за уклонение от регистрации полагался расстрел! Вот он и явился в такой пункт! Зарегистрировался вместе с прочими…

Августа замолчала и долго смотрела в окно. Прохор Михайлович осторожно спросил:

— И что было потом?..

— Что потом? — резко повернулась к нему Августа. — А потом все было просто… Ночью папу арестовали. Сверили фамилию, звание, адрес по регистрационному списку и увели. Утром мы узнали, что его вместе с сотнями других офицеров заперли в какой-то казарме. Помню, сестренка тогда еще спросила: «А когда папа к нам вернется?» А мама ответила: «Папы у нас больше нет…» После этого мать отчаянно пыталась уехать с Крыма. Но ей это не удалось. Ей удалось только договориться с какими-то знакомыми англичанами, которые покидали этот кромешный ад, где шли повальные аресты, расстрелы и расправы надо всеми, кто бы ни попался, без разбору… В чем была виновата моя мать? Только в своем дворянском происхождении. Она едва успела передать меня на руки иностранцам, которые садились на корабль, отплывающий в Европу. После этого ее сразу схватили. Промедли она хоть десять минут еще, то вместе с ней схватили бы и меня. Мне повезло, Прохор…

Эти слова Августа произнесла таким ледяным тоном, что Прохор Михайлович содрогнулся. Между тем, Августа продолжала говорить так, будто и забыла о его присутствии: