Месть

Он вскочил, бросил возмущенный взгляд на молчавшего Горького, который даже не попытался одернуть своего приживала и, вернувшись к машине, тотчас уехал с дачи. По дороге он позвонил Эле, которой сделал отдельную квартиру, и целый вечер пробыл у нее. Она утешала, гладила его, и он немного успокоился. Сталин хотел, чтобы Эля возобновила свои любовные встречи с Кировым и сообщала бы о всех его настроениях, но Ягода не спешил отпускать ее. Для этого надо было придумать какой-нибудь изящный повод для перевода журналистки в Ленинград в качестве собкора, и Ягода уже сообщил Сталину, что почти нашел его, но каждый день переносил срок ее переезда. Теперь он был назначен на август, Эля уже собирала вещи, понимая, что нового переноса отъезда не будет.

— Но зачем Сталину нужно знать настроение и тайные мысли Кирова, ведь они друзья, ты же сам говорил, — удивлялась Эля.

— У Сталина нет друзей, а тех, кого он называет друзьями, он боится еще больше: они многое знают, и ему важно знать о них все. «Лучший друг — это мертвый друг», — шутит Коба.

— Теперь понятно, почему умерла Аллилуева, — прошептала Эля, и Ягода вдруг резко ударил ее по щеке, да так, что Эля отшатнулась и ударилась затылком о стену.

— Никому не говори таких слов! — яростно прошипел он. — Никому, даже самой себе! Потому что умрешь не только ты, но и я, моя семья, твои родители, друзья — все! За такие слова он всех уничтожит!

Эля в страхе посмотрела на него и разрыдалась. Ягода помедлил, обнял ее, прижав к себе и гладя по голове.

— Извини, но я не мог иначе. Вырвись эта фраза в присутствии другого человека, нам ничего не оставалось бы, как покончить с собой. Ты должна понимать, что он, он… — голос у Ягоды дрогнул, и он, не договорив, умолк.

— Что он? — не поняла Эля.

— Ничего, — помолчав, ответил Генрих Григорьевич, подошел к столу, налил вина, залпом выпил. — Лучше вообще о нем не говорить: ни хорошего, ни плохого.

— А тебе не противно будет обнимать меня, зная, что я была с Кировым? — неожиданно спросила Эля.

— Глупенькая, это же работа, — рассмеялся Ягода. — Не самая приятная, конечно, но что делать. Я тоже вынужден обнимать жену и даже исполнять супружеский долг, тут уж никуда не денешься…

Он поцеловал ее, она крепко прижалась к нему, затрепетав в его объятиях, и Ягода забыл обо всем на свете. Эля умела доставлять ему немыслимое наслаждение.

31

Николаев всю неделю наблюдал за домом Чудова, вбив себе в голову, что если и решаться на отчаянный шаг, то лучше всего наказать главного обидчика, а он знал, что с позволения второго секретаря обкома партии Лидак творит свой произвол. Чудов уезжал из дому ровно в половине девятого утра, а вот возвращался, когда вздумается, поэтому если приводить в действие свой тайный приговор, то лучше всего утром.

Поначалу Николаев просто хотел переговорить с Чудовым. Позвонил заведующему особым сектором обкома Свешникову и попросил записать его на прием к Чудову по вопросу своего заявления, которое он направлял на имя Кирова, но поскольку в письме, направленном в горком, стояла подпись Чудова, а не Кирова, и последнего в городе не было, он отдыхал в Сочи, то Николаев и встречу просил с Чудовым. Он как член партии имел такое право, чтобы второй секретарь ему лично объяснил причину отказа обкома способствовать его восстановлению на прежнем месте работы. В начале июля партийная тройка, рассмотрев просьбу о снятии с него строгого выговора, не нашла оснований для смягчения наказания и оставила строгач в силе. Но почему сразу строгий выговор? Николаев до этого имел в учетной карточке лишь «поставить на вид». Можно было записать «предупредить» или «строго предупредить», это следующая ступенька в партийной шкале взысканий. Леонид Васильевич и об этом хотел переговорить с Чудовым. Но Свешников заявил, что секретарь обкома не может встретиться с ним, он занят. Тогда, обозлившись, Николаев решил подкараулить Чудова около дома. Охрана, обнаружив постороннего, тотчас схватила его и, скрутив руки, оттащила в сторону. Несчастного просителя грубо обыскали, а один из охранников даже пнул его в пах. У Николаева искры посыпались из глаз, выступили слезы, он застонал, и охранники отпустили беднягу, пригрозив, что в следующий раз просто пристрелят.

Это и разъярило бедного безработного. Уже почти пять месяцев он сидел на шее бедной Мильды. Теща с ним не разговаривала, Мильда не упрекала, но смотрела с такой тоской во взоре, хоть вешайся. Николаев разослал письма и жалобы во все инстанции, отправил большое подробное письмо самому Сталину, но ответа ниоткуда не поступало. Зато все чаще он вытаскивал из стола револьвер и держал в руках. И то, как с ним обошлись охранники Чудова, переполнило чашу терпения. Леонид всерьез решился убить этого жалкого толстенького бурбона, пристрелить его, как собаку, прокричать свой вопль отчаяния на всю страну, на весь мир. Может быть, тогда его услышат и там, наверху, поймут, как несправедливо обошлись с рядовым партийцем?