Месть

Сталин, не успев сосредоточиться на одной из фамилий и услышав продолжительные овации, вновь оторвался от списков, поднял руки, зааплодировав вместе со всеми, вновь расплылся в улыбке — заседание съезда снимают кинохроникеры, щелкают камерами фотографы, и все стараются запечатлеть его, любимого вождя, поэтому деваться некуда, надо вставать, улыбаться и бить в ладоши. Но он уже сердился, окидывая взглядом зал Большого театра, где проходил съезд. Пока первыми, конечно, встают в зале его аппаратчики и вышколенные бойцы Ягоды из ОГПУ. Поскребышев раздал много гостевых аппаратчикам из райкомов с одной задачей: едва оратор произносит здравицу или приветственный лозунг в честь Сталина, партии, ЦК — начинать бурно хлопать и заводить зал, а едва он завелся, вставать и поднимать с мест делегатов. Это работа, и далеко не простая. Но необходимая. Пусть все враги видят, что Сталин создал монолит, который теперь никакими происками не расколоть. А кроме того, надо приучать к ритуалу, вырабатывать привычку, которая потом будет срабатывать у каждого делегата непроизвольно. А пока пусть учатся с помощью дирижеров. Сталин любил это слово: дирижер. Грубоватое, резкое и правильное.

Зал продолжал аплодировать стоя, и Сталин, не выдержав, махнул дирижерам Поскребышева рукой: хватит! Надо заканчивать на сегодня работу. «Заставь дурака богу молиться, он и лоб расшибет», — проворчал Сталин, поискал глазами Поскребышева, но тот убежал за кулисы, видимо, проверить, готов ли чай и бутерброды для президиума. Скоро конец, выступление Кирова последнее в списке. Надо не забыть сказать Поскребышеву, чтоб он усмирил своих хлопальщиков, этак ничего и не сделаешь, а список с крестиками ему сегодня надо отдать, у Ягоды тоже своя работа, на очереди новые группы. «А про гениального вождя первым сказал Хрущев, — вспомнил Сталин. — Толковый мужичок. Грамоты не хватает, культурного кругозора, но хватка есть. Поднатаскать, и будет работать не хуже Бухарина».

Сталин вел карандашом по списку, многие имена ему ничего не говорили, но он не спешил пропускать их. Пропустишь такого с гладкой фамилией типа Беленький, а он тебе потом палец откусит. Сталин хорошо знал Абрама Яковлевича Беленького, начальника охраны Ленина, но к себе работать не взял, хоть ему и предлагали. Верный пес должен знать и любить только одного хозяина. А если ему все равно кому служить, то это не сторожевой пес. И Коба такого нашел: бывшего пленного венгра с немецкой фамилией — Карл Паукер. Он хотел выслужиться, иметь чины и богатство. Неплохо для начала. Коба боялся чистых революционеров-романтиков. Такой за идею и глазом не моргнет — зарежет, будь ты ему хоть вождем, хоть начальником. Для Кобы было важно, чтоб служили не за идею и не идее, а ему, Хозяину, из рук которого получаешь зуботычины, но и лакомые куски мяса. Если ты пес, то и служить должен по-собачьи. Не рассуждать, не гавкать, а при первой команде вгрызаться во вражью глотку и держать ее мертвой хваткой, пока не перегрызешь. А за это можно и по загривку потрепать, погладить, сказать: «Молодец, Карлуша, заслужил свой орден, заслужил!»

Сталин никогда не ставил крестики всем подряд, даже если и не знал кого-то из списка, дабы тот же Ягода не думал, что товарищ Сталин, не задумываясь, чохом готов всех отправить на тот свет. Нет, он подолгу думает над каждой фамилией и не торопится открещиваться от своей работы: речь идет о человеческих жизнях.

Сталин услышал едковатый смешок Молотова с глухим покашливанием и покосился на него. «Что там нашептывает Ворошилову эта каменная задница», — подумал Сталин и усмехнулся. Каменной задницей Молотова назвал в 1929 году Бухарин, и из-за этого разгорелся целый политический скандал, который разбирало Политбюро. Конечно же не только из-за этого прозвища, от Бухарина и Сталину досталось, но Молотова он уел хорошо. Скандал забылся, Бухарин свое получил, а прозвище осталось. Точное прозвище.

Сталин любил клички и вторые имена, а Бухарин за словом в карман не полезет. Он вспомнил, как в тринадцатом году в Вене Ленин попросил Бухарчика помочь Кобе закончить статью «Марксизм и национальный вопрос». Коба принес ему свои наброски, написанные корявым русским языком, — Сталин тогда хоть и написал более десятка разных статей, но носа не задирал и не считал себя большим публицистом. Бухарин, мучаясь насморком и не выпуская из рук носовой платок, пробежал заметки Кобы беглым взглядом и попросил прийти завтра утром. «Как утром?» — удивился Коба. Он надеялся, что они сядут и вместе поработают, у него были еще кое-какие мысли в голове, но Бухарин только рассмеялся.

— Хорошенько их отутюжьте и не забудьте накрахмалить, — посоветовал он, схватил сталинские почеркушки и убежал, а на следующий день принес готовую статью.