Месть

Авнеру показалось, что место ему знакомо, но поверить, что это действительно так, было трудно. Сначала генерал Замир… Потом — этот дом… Он вопросительно взглянул на генерала, но тот уже выходил из машины, кивнув Авнеру и приглашая его следовать за собой. Снаружи у ворот стоял полицейский, который широко распахнул их, как только они приблизились. Авнер машинально последовал за генералом. Квартира и гостиная ему понравились, здесь было уютно, хотя и несколько старомодно. Никаких сомнений в том, куда они пришли, у Авнера больше не оставалось. И все-таки он поверил в реальность происходящего только после того, как увидел на стенах ее портреты. Вот она перерезает какие-то ленты. Склонилась в поклоне Неру. Стоит рядом с Бен-Гурионом.

Дверь отворилась. Авнер увидел кухню. Голда Меир, слегка сутулая, в домашнем платье, постукивая прочными черными ботинками, быстро пересекла комнату и протянула Авнеру руку.

— Как поживаете? — спросила премьер-министр Израиля. — И как ваш отец?

Авнер пробормотал что-то тривиальное.

— Хорошо. Я рада это слышать. Вы знакомы?

Только сейчас Авнер заметил, что в комнате, помимо телохранителя и Замира находился еще один человек. Он был в форме. Авнер знал его по армии. Это был генерал-майор Ариель Шарон[21]. Тот самый Шарон, перед которым он когда-то преклонялся. Они пожали друг другу руки.

— Чай или кофе? — спросила Голда Меир. — Или лучше фрукты?

Генералы Шарон и Замир подвинули себе стулья. Поколебавшись, Авнер последовал их примеру. Он все еще не мог себе даже представить, для чего он здесь, в гостиной Голды Меир. И его интуиция на этот раз ничего ему не говорила.

С удивлением он наблюдал, как она опять ушла на кухню, затем вернулась с подносом в руках и начала накрывать на стол. Телохранитель скрылся. Замир и Шарон тихо разговаривали между собой. Авнер встал. Голда Меир покачала головой, и он снова сел. Как зачарованный он глядел на ее непокорные седые волосы, сильные толстоватые пальцы, старомодные квадратные мужские ручные часы. Он видел ее однажды, когда она летела в Париж на самолете, который он обслуживал как агент безопасности, но не разглядел. Она была похожа на его бабушку. Он тут же сообразил, что она, видимо, каждому в Израиле напоминала его бабушку. Это особенно бросилось ему в глаза, когда она принялась резать яблоко на части и протягивать каждому из них по кусочку, точно они были детьми.

Но вот Голда Меир заговорила. Поначалу Авнер не понимал, кому она адресовала свою речь. Он заметил, что ни на Ариеля Шарона, ни на Цви Замира она не смотрела. Она смотрела куда-то в пространство, поверх их голов, точно обращалась к невидимой аудитории за пределами этой комнаты, но голос ее звучал ровно. Может быть, это было обращение к населению Иерусалима или всего Израиля? А может быть, она просто говорила вслух сама с собой?

Слушая ее, Авнер все больше недоумевал, хотя его вовсе не смущало то, о чем она говорила. В ее эмоциональной, сильной речи каждое слово было ему понятно. Это была история евреев. Она говорила о том, что вновь, как и прежде, на евреев совершаются нападения, их убивают. Везде. Только потому, что евреи хотят иметь свой дом. Она говорила о ни в чем не повинных пассажирах и экипажах самолетов, погибших в Афинах, в Цюрихе, в аэропорту Лод. Сегодня в Германии, точно так же как тридцать лет назад, евреев связали, одели им повязки на глаза и уничтожили, а весь мир в это время был занят игрой в волейбол. Играли духовые оркестры. Пылали Олимпийские факелы. И все это тогда, когда евреи были погружены в глубокий траур. Евреи одиноки в этом мире. И так было всегда. В лучшем случае мир откликался на горе и беды евреев несколькими возгласами сочувствия. Никто за них не вступался. Защищать себя евреи должны сами.

Государство Израиль было создано для спасения евреев, продолжала Голда Меир, для защиты их от врагов. Оно должно служить евреям всего мира убежищем, местом, где евреи смогут жить в безопасности. Но, вступив в борьбу за свой дом, Израиль не нарушил этических принципов, не опустился до морального уровня своих врагов. Защищая своих детей, Израиль проповедовал сдержанность. Он стремился не пятнать своих рук кровью. Спасая свой народ, Израиль соблюдал нормы поведения, принятые в цивилизованном мире, избегая излишней жестокости, не подвергая опасности даже жизнь случайного человека. Израиль был единственной страной, которая не применяла смертную казнь даже к террористам, саботажникам и шпионам[22]. Она, Голда Меир, со своей стороны, всегда спорила с теми, кто пытался изменить это положение. Она пользовалась своим правом вето на любой план, который мог бы нарушить хотя бы одну из нравственных заповедей.

И тут премьер-министр первый раз посмотрела прямо на Авнера.

— Я хочу, чтобы вы знали, — сказала она, — это решение принято мною. И ответственность я полностью беру на себя. — Она поднялась. — Это мое решение, — повторила она. — Теперь вы можете все обсудить, — закончила Голда Меир и направилась в другую комнату.

Авнер был потрясен.